Калинин

- В странноприимной, бородатому?

- А! Не люблю я этого... людей этих, которые разносят по земле свое горе, бросают его под ноги всякому встречному... Что такое? Каждый сам по себе... Какая мне надобность в чужой слезе? Своя довольно солона... К тому же всякий, свое-то горе любя, считает его самым замечательным и горьким на земле. Знаю я это...

Он неожиданно встал, длинный и тонкий.

- Надо поспать, завтра рано я ухожу...

- Куда?

- В Новороссийск...

Была суббота, перед всенощной я получил в монастырской конторе мой недельный заработок. В Новороссийск - мне не по дороге и уходить из монастыря неохота, но человек этот интересен, таких людей на земле всегда только двое, и один из них - я.

- Я тоже завтра иду.

- Значит - вместе...

...Мы вышли из монастыря на рассвете и вот - шагаем. Мысленно я поднимаюсь вверх и смотрю оттуда: берегом моря, по узкой тропе, идет пара длинных людей; один - в серой солдатской шинели и шляпе с прорванным верхом; другой - в рыжем кафтане и плисовой скуфье. Под ноги им плещет белой пеной безграничное море, ползут по камню дороги высушенные солнцем ленты водорослей, кружатся золотые листья. Ветер шумит, качая и толкая путников, летят над ними облака, с правой руки вознеслись в небо горы, и облака жмутся к ним, устало и бессильно; слева - распростерлась пустыня, вся в белом кружеве; рыщет над нею ветер и гонит прозрачные столбы водной пыли.

В бурные осенние дни на берегу моря как-то особенно весело и бодро: песни ветра и волн, быстрый бег облаков, и в синих провалах неба купается солнце, как увядающий чудесный цветок,- в этом видимом хаосе чувствуешь скрытую гармонию нетленных сил земли - маленькое человечье сердце объято мятежным пламенем и, сгорая, кричит миру:

- Я тебя люблю!

Страшно хочется жить,- так жить, чтоб смеялись старые камни и белые кони моря еще выше вставали бы на дыбы; хочется петь хвалебную песню земле, чтоб она, опьянев от похвал, еще более щедро развернула богатства свои, показала бы красоту свою, возбужденная любовью одного из своих созданий человека, который любит землю, как женщину, и охвачен желанием оплодотворить ее новою красотою.

Но слова тяжелы, точно камни, убивая фантазию, они ложатся над трупом ее серым холмом,- смотришь на себя пред этой могилой и смеешься над собою

Иду, точно во сне, и сквозь плеск волн, горячее шипение пены слышу незнакомые слова:

- Гиман, Димон, Игамон, Змиулан - это есть добрые беси...

- А Христос - как с ними?

- Христос - ничего!

- Во вражде?

- Он - с этими? Зачем? Это беси особые, беси добрые... И, к тому же, Христос ни с кем не враждует...

- А - торгаши во храме?

- Ну, один раз веревкой побил, эка важность! И ведь не по вражде к ним, а - для порядка.

Тропа, точно испугавшись напора волн, круто изогнулась вправо в кусты; пред нами - горы в облаках, облака темнеют всё более сердито - наверное будет дождь.

Калинин поучительно рассказывает, взмахами палки отбивая цепкие ветви с тропы.

- Это опасное место, тут малярная лихорадка живет,- маляр один костромской наслал самую злую сестру - лихорадку сюда... Денег ему недодали, что ли, не помню причины случая...

На море плотно налегли тени, и оно стало траурным - черное с белым. Вдали виден Гудаут, весь захлестанный пеной - точно сугробы снега ползут на него.

- Ты мне расскажи про этих бесов.

- Изволь! Что?

- Что знаешь.

- Я всё знаю!

Он весело подмигивает мне, повторяя:

- Всё! У меня, брат, мать замечательная была - заговоры, заклятия всякие, сказки, святые жития - всё знала! Аягу я спать в кухне, за печью, а она на печи - она уже на покое жила, без работы: вынянчила трех детей у генерала...

Он остановился, потыкал в землю палкой, оглянулся назад и пошел, шагая широко, твердо.

- Была еще у генерала племянница, Валентина Игнатьевна,- удивительная!

- Чем?

- Так уж. Всем.

В сыром воздухе над нами тяжело проплыл баклан,- птица жадная и неумная. Перо сильных крыльев свистело в воздухе, вызывая какое-то темное воспоминание, недобрую мысль...

- Ну, рассказывай!

- Так вот - лежу я на полу, на печь не влезал - не люблю я печной жары,- а она сидит на печи, свеся ноги, мне и не видать ее в темноте, только то вижу, про что она говорит. Идет на меня сверху всё это - иной раз даже бывало жутко, так я кричу: "Мамка, не надо!" Я ведь страшного не люблю, я его и помню плохо... она сама была довольно страшная, умирала она тогда, внутренности гнили. Сорок три года ей, а вся седая и помирает,запах от нее, все на кухне ругаются...

- Ну, а беси?

- Сейчас!

Всё плотней надвигается к тропе цепкий, причудливо запутанный кустарник; мы точно плывем среди шумных зеленых волн, нас легонько хлещут ветви, как бы внушая:

"Идите скорее, дождь захватит!"

Замедлив шаг, мой спутник мерно, немножко нараспев, сказывает: