Калинова яма

– А расскажите про ваше ранение! – сказал вдруг Шишкин.

Сальгадо снова улыбнулся, но уже не так вежливо.

– Лучше в другой раз. Это не тема для застольной беседы.

Федорова гневно взглянула на Шишкина.

– Товарищ Сальгадо, давайте наконец выпьем! – раздался из-за дальнего стола голос Костевича.

– Прошу простить меня. – Испанец медленно поднялся из-за стола и направился было к другому столику, но вдруг обернулся и снова обратился к Сафонову. – Кстати, мы с вами случайно не встречались?

Сафонов попытался уловить хотя бы одну эмоцию в его лице – издевку или недоумение, – но Сальгадо был непроницаем.

– Вряд ли, – ответил он. – С другой стороны, я все– таки журналист. Может, на каком-нибудь мероприятии вы меня и видели.

– Может быть, – лицо Сальгадо стало спокойнее.

– А, да, – добавил Сафонов. – Товарищ Костевич хотел, чтобы я взял у вас интервью, если это возможно. Я уезжаю и вернусь в Москву 22-го числа. Можно ли будет с вами поговорить и сделать материал?

Сальгадо задумался.

– Да, конечно, можно. Когда вернетесь, свяжитесь со мной через Тараса Васильевича, и я думаю, что мы сможем это устроить.

– Большое спасибо.

– До свидания. – Сальгадо слегка кивнул, снова улыбнулся и ушел.

За столом повисло молчание. Первой его нарушила Федорова.

– Шишкин, ты идиот. Нельзя спрашивать о таких вещах.

– Да, извини, видимо, перебрал… – Шишкин явно был растерян.

– Да, это неправильно, – добавил Сафонов.

Мысли в голове путались и давили друг друга.

Этот испанец.

Майор Орловский.

Да что, черт возьми, происходит.

Разведчикам нельзя верить в совпадения, думал он. Тем не менее совпадения бывают. Даже такие. Но верить в них нельзя. Никак нельзя.

Да это же просто невозможно!

– Товарищи, уже поздно. Я выпью еще бокал и, пожалуй, скоро пойду. В голове уже немного шумит, – сказал он.

– Рановато вы, – ответила Федорова. – Впрочем, я тоже скоро пойду.

Спустя полчаса Сафонов распрощался с коллегами и собрался уходить. Он подошел к Костевичу, чтобы пожать ему руку – тот уже был совсем нетрезв – и снова взглянул на Сальгадо, и снова не обнаружил ни одной эмоции, которая сказала бы хоть что-то. Только вежливая улыбка и стеклянный глаз. С этой улыбкой он рассказывал захмелевшему Костевичу и его коллегам о Лорке.

– Я читал Лорку перед сном, когда мы сидели в казармах под Мадридом. Когда вокруг война и смерть, утешение можно найти только в стихах и вине. Но вино я не пил.

– Не думал, что вы любите поэзию, – сказал Сафонов, осмелев и подойдя ближе.

– А что, я не похож на человека, который любит поэзию? – Сальгадо вдруг засмеялся. – Конечно, с одним глазом труднее читать, но многие вещи Лорки я до сих пор помню наизусть.

– Прочитайте что-нибудь! – запинаясь, сказал Кос– тевич.

Сальгадо поднял бокал, прикрыл единственный глаз – это выглядело чудовищно – и стал читать, и лицо его в этот момент впервые за все время изменилось.

– Andamos sobre un

espejo, sin azogue,

sobre un cristal sin

nubes.

Si los lirios nacieran

al reves,

si las rosas nacieran;

al reves,

si todas las raices

miraran las estrellas,

y el muerto no cerrara

sus ojos,

seriamos como cisnes.

Сальгадо читал тихо, с долгими паузами. Костевич слушал, зачем-то кивая головой.

– О чем это? – спросил он, когда Сальгадо закончил читать.

– О том, что мы все ходим по незрячему зеркалу, по прозрачному стеклу. И если бы ирисы росли лепестками вниз, и розы цвели лепестками вниз, и если бы корни могли видеть звезды, а мертвый спал с открытыми глазами, то мы были бы лебедями, – ответил Сальгадо, и вежливая улыбка вернулась на его непроницаемое лицо.

– Я ничего не понял, но это красиво. Выпьем? – предложил Костевич.

– Выпьем за месть, – сказал вдруг Сальгадо.

Сафонов вздрогнул.

– Выпьем за месть, – продолжил испанец. – Я хочу, чтобы те, кто убил Лорку, были мертвы. Эти фашистские твари убили его. Я читал его еще до войны. А потом они убили его. Я читал его в окопах, он давал мне надежду, он дарил нам всем красоту, но они убили его. Я надеюсь, что когда-нибудь они поплатятся. За месть!

Они ударились бокалами.

– Кстати, ходят слухи, будто Лорка жив, – добавил Сальгадо, отпив из бокала. – Я слышал историю, будто на самом деле он потерял память и отправился бродягой по Гранаде. Не знаю, правда ли это. Скорее, нет. В Гранаде и Севилье его знали все, с ним не здоровались разве что лошади. Как вы думаете, что хуже – умереть или потерять память?

– Товарищи, – робко прервал его Сафонов. – Я хотел сказать, что мне пора. Спасибо за хороший вечер.

– Сафонов! – пьяным голосом ответил Костевич. – Ну ты и сволочь! Ладно, иди, ха-ха.

Они пожали друг другу руки.

– Товарищ Сальгадо, увидимся после 22-го числа. Надеюсь.

– Увидимся, – ответил Сальгадо.

Ему он тоже пожал руку.

К полуночи Сафонов вернулся домой. Заснуть ему удалось только в четыре утра. Он боялся.

 

Из воспоминаний Гельмута Лаубе. Запись от 2 марта 1967 года, Восточный Берлин