Калиш (Погробовец)

В одиночной тюрьме лезли ему в голову разные мысли, упреки совести; он считал, что это Бог покарал его за грешную жизнь, готов был каяться. Теперь покаянные мысли исчезли, Мина прогнала их своими черными глазами. С ее приходом начинал надеяться на скорую свободу.

Стал расспрашивать немку.

— Что же этот негодяй говорит? Ты его видела? Как ты сюда попала? Спрашивала про меня?

— Хочет получить выкуп, хочется ему земли, — повторила опять Мина. — Земли! Надо ему дать ее.

Пшемко поморщился.

— Земли не дам! — заворчал. — Не дам, хотя бы сгнить тут пришлось! Земля эта не моя…

— А чья же? — спросила Мина.

— Прадеда, отца! Кто взял ее после них, тот и должен вернуть в целости. Я к ней ничего не прибавил, а должен убавить? Никогда!

Мина качала головой.

— Мало ты еще посидел в гнилом подвале, если так говоришь, — ответила она.

— Деньги уплачу ему, выкуп дам.

— Да ведь он хочет и денег, и земли! А твоя жизнь дороже всего… Зачем тебе земля, если будешь сидеть в подвале?

— Не буду! — возразил Пшемко. — Не дождется этот пьяница, чтоб долго нас держать. Найдутся такие, что и за меня, и за других заступятся.

— Кто? Ведь он всех побил! — кричала Мина.

— Он? Он первым сбежал с поля сражения. Сын у него лучше, чем он сам.

Пшемко тяжело вздохнул.

— Земли хочет! — ворчал он. — Земли не дам! Никогда! Мина, не слушая, хозяйничала в комнате, стараясь прибрать ее и приспособить для жилья. Немецким разговором и решительным обращением с дворовыми прекрасно все устраивала. Приходила и уходила, никого не спрашивая, словно никто не смел ее спрашивать и воспрещать. Приказывала нести с замка, что понадобилось, словом — свыклась сразу со всеми и чувствовала себя, как дома.

В коридорах приставали к ней солдаты; она им гордо отвечала, где нужно, давала на чай, умела и прикрикнуть, и выругаться, как дочь солдата, не боялась никого.

Пшемко почувствовал себя значительно бодрее; согрелся, полежал, выпил, было с кем поговорить. Не скоро спросил, что у него творится на замке. Немка повела плечами.

— А что там может твориться! На Лигницу походом не пойдут… сил нет. Было вас несколько против Лысого, и то не осилили его, так ведь воевода Пшедпелк да Петрик не бросятся же сами!

Про жену князь не решался спросить, ждал, что она сама что-нибудь скажет; действительно, Мина заговорила:

— Люкерда ваша, говорят, крикнула, узнав, что господин муж в плену… а теперь, может быть, радуется, что от вас отделалась. Найдутся придворные утешать ее.

Пшемко строго взглянул.

— Чего морщишься? — добавила она. — Известно, что мужской двор очень княгиню эту любит… Слова при них сказать нельзя, сейчас готовы защищать… только на меня собак вешают! Ведь не княгиня торопилась сюда вас спасать, а я…

На другое утро Мина отправилась к Сонке и нашла ее одну. Лысый с гусляром, ни на минуту его не покидавшим, пошел к своим немцам.

Князь любил посидеть с этим жуликами как хороший компаньон, послушать их грубые шутки, посмеяться, выпить, а хотя временами и велел кого высечь или повесить, если его оскорбили, то немцы этого ему не ставили в упрек. Эти бродяги, чужие в большинстве, не так уж держались друг за друга, чтобы заступаться горячо.

Иногда так половину дня проводил Лысый среди солдат, на дворе или на валах, усевшись на пустую бочку, с музыкантом у ног, пока его не потянуло к Сонке или не захотелось поспать. Тогда он с музыкантом впереди тащился в замок.

По утрам Сонка была одна, так как ее сын, уже мальчишка большой, тоже вертелся среди кнехтов. Она лежала, отдыхала, а кругом за ней ухаживали женщины, как за больной; ей нравилось иметь штат, как у княгини.

Грубая, сердитая, со странностями; чтобы проявить власть, она приказывала сечь девушек-прислужниц и никому слова ласкового не сказала. В этом она подражала Лысому, который насмехался, смеялся, а потом вдруг бесился, бил и вешал, когда ему не хватало другого развлечения.

Когда Мина вошла в комнату, Сонка как раз держала девушку за косу, а красные щеки служанки показывали, что поднятая рука полукнягини работала. Увидев постороннее лицо, Сонка оттолкнула девушку и велела старшей высечь провинившуюся.

В комнате княжеской любовницы была недурная обстановка, так как сюда попала часть недавней добычи; но не так давно стены стояли пустые, сундуки тоже — перед войной все пошло в заклад.

Сонка радовалась и гордилась победой Лысого, который обещал, что пустую казну опять наполнит.

Мина сообразила, что к гордой женщине надо подольститься, поэтому подошла к ней смиренно и начала подлаживаться:

— Здесь вы, милостивая государыня, настоящая княгиня! Только вам я и обязана, что моего господина перевели из подземелья; пусть же Господь вас наградит за это! У вас чудное княжеское сердце! Вы можете у Генриха получить, что угодно.

— Конечно, получу, что захочу! — засмеялась Сонка, приподнимаясь и сплетая свои красивые, небрежно распущенные волосы.

— А какие у вас красивые волосы! — восхищалась Мина. — Что удивительного, что старик теряет голову из-за такой красотки; кто бы для нее не потерял своей!

Сонка улыбалась, довольная.

— Эх ты, лиса!