Калиш (Погробовец)

Ни слова не сказав, Заремба ушел, так как выбора не было: либо оставить службу при дворе, чего он вовсе не хотел, либо исполнить приказ.

Чуть ли не в отчаянии явился к другу Налэнчу, ожидавшему результатов аудиенции.

— Нарочно велит мне ехать, — сказал, — ничего не поделаешь. А я уверен, что бабы что-то замышляют и нанесут обиду моей княгине. Если бы я был здесь, кто знает, возможно, что и помешал бы. Эх! Часть жизни отдам, лишь бы остаться.

Налэнч, не веря особенно предчувствиям, улыбался.

— Тебе эта дурацкая любовь всегда что-нибудь навевает. И к чему она, скажи? Сколько вот уже лет бабы замышляют что-то, ты подсматриваешь; пока ведь ничего же не сделали. Боятся князя, потому что он ее-то не любит, но обидеть не разрешит, пожалуй, даже Мине.

— Он, он! — перебил Заремба. — Я его лучше знаю, чем ты. Если что случится, слова не скажет. Разве она его касается? Раньше считался с дядей, а теперь, возможно, что рад отделаться от нее и поискать королевну. Льстецы все время нашептывают, что ему и дочь императора впору.

Слово за слово, поспорили друг с другом: Налэнч не верил ничему, а Заремба стоял на своем, что готовятся какие-то скверные события.

На другой день волей-неволей отправились с князем в Барычу. Отряд был большой и блестящий.

В тот же вечер, только князь уехал, среди баб действительно началось какое-то движение. Бертоха носилась к Мине, тайком привели в замок каких-то людей, готовились к чему-то необыкновенному.

Под вечер Люкерда, несколько обеспокоенная отъездом мужа, сидела в своих комнатах. Хотя князь и редко бывал у нее, но уже одно его присутствие в замке служило гарантией безопасности; она чувствовала, что при нем не может совершиться насилия, а дела обстояли так, что она этого уже боялась.

Бертоха делалась все наглее, угрожала и открыто насмехалась. С Орхой они переругивались при княгине.

Среди тишины и пустоты вечерней Люкерду томил какой-то страх, и она ни на минуту не отпускала от себя Орху. Напрасно няня старалась успокоить ее и развлечь любимыми песнями.

После ужина княгиня у себя начала молиться, а Орха отлучилась, на минутку, как говорила…

Это была молитва сквозь слезы, молитва несчастной сироты, одной среди врагов. Она продолжалась обыкновенно довольно долго, а затем княгиня, дождавшись няни, ложилась. Орха спала у ее постели и никогда ее не оставляла.

Сегодня молитва продолжалась дольше обыкновенного; была уже ночь, когда Люкерда встала и с удивлением заметила отсутствие Орхи. Час ее возвращения давно прошел; княгиня обеспокоилась и выглянула в переднюю.

Здесь около Бертохи стояли женщины, словно поджидая чего-то. Люкерда, не желая к ним обращаться, закрыла дверь и ждала.

Орхи все не было. Была поздняя ночь. Наконец вошла Бертоха с дерзкой и надутой физиономией.

— Что же это вы не ложитесь? — спросила.

— Орхи нет, — дрожащим голосом ответила Люкерда.

— Или, кроме нее, и прислуг нет? Она ведь не одна! — проворчала немка.

— А где же она?

— Разве я за ней следом хожу? Разве я знаю? Ни она меня, ни я ее не спрашиваю.

Страх все усиливался. В слезах, ломая руки, княгиня подошла к своему недругу.

— Ради Иисуса Христа! Велите поискать ее! Что с ней, бедной, случилось?.. — сказала она с плачем.

— Куда же люди ночью будут носиться! — воскликнула Бертоха. — И зачем? В замке никто ее не убил, да старуху и не утащили. Свалилась где-нибудь пьяная и спит…

Люкерда в отчаянии бросилась на кресло, заливаясь слезами, а Бертоха ушла с криком и насмешками, хлопнув дверью.

Бедной старой няне не пришлось уже вернуться.

В сумерки ее схватили в темном углу двора, когда она вышла от княгини, завязали рот и унесли. Что с ней случилось? Увезли ее или убили, не знал никто, кроме лиц молчавших и не сознававшихся ни в чем.

Люкерда просидела всю ночь, поджидая няню.

Ее мольбы пойти на поиски были напрасны. Бертоха, силой войдя в спальню, легла на ее месте. Двум служанкам велела остаться у дверей, словом, начала распоряжаться.

На княгиню обращала так мало внимания, будто не она над ней, а Бертоха полноправно властвовала. Люкерде оставалось только пожаловаться, но все старшие придворные, оставшиеся в замке, были приверженцами немок.

Когда колокольный звон возвестил заутреню, заплаканная княгиня скорее вскочила и набросила на плечи плащ. Она торопилась в костел, в надежде увидеть ксендза Теодорика, не поехавшего с князем. Ей хотелось искать сочувствия у него или у кого-либо из духовенства. Она не сомневалась, что с няней что-то приключилось.

Ксендз Теодорик действительно был в костеле, но вслед за княгиней и Бертоха побежала туда. Сейчас же после службы Люкерда пригласила лектора к себе. Придя к ней, он застал у порога навязчивую немку.

Княгиня в слезах начала рассказывать о своем горе. Лектор слушал с сомнительным сожалением, озабоченный, стараясь ее успокоить.

Вдруг Бертоха крикливо вмешалась в разговор, не обращая внимания на госпожу:

— Не большое горе, что мы отвязались от бабы-пьяницы и колдуньи. Нечего из-за нее плакаться! Что в том странного, что где-то пропала? Пошла ночью, свалилась в ров и утонула, должно быть.