Каллиграф

Бесславная победа! Вот когда бВ тебе дух ратный не был слаб,Ты б на меня не натравила ныне

Твоих гигантов – Чванства и Гордыни;Но, словно готы иль вандалы,Ты б уничтожила анналыБылых побед – и только женской силой

Меня в сраженье честном победила.[45]

В моих последних снах лил дождь. Проснувшись, я почувствовал, что воздух стал прохладнее. Несколько мгновений я лежал неподвижно и прислушивался, как барабанят падающие капли, наконец, решив увидеть все своими глазами, я встал и подошел к окну. С неба лились потоки воды, колотившие по крышам дома напротив, стекавшие по черепичным ложбинам, превращавшиеся в водостоках в настоящие реки. Я поднял раму и высунул голову наружу.

Пять дней одиночества и усердного труда закончились. Отключив телефон, я ни на мгновение не отвлекался от работы с тех пор, как расстался с Селиной. И ни разу – за все солнечные часы – не подошел к окнам, выходившим в сад.

Теперь я направился в прихожую и набрался смелости войти в студию. Без доски и стула комната казалась заброшенной. Исполненный благодарности к дождю, я раздвинул жалюзи и внимательно посмотрел в сад. Вода собиралась вокруг пустой скамейки в глубокие мутные лужи.

Не хочу вводить вас в заблуждение: помимо возвращения на привычное рабочее место я не имел никаких определенных планов. «Венера может появиться снова, – думал я, – или позвонит Карла, и я найду ее у Данило». В любом случае я чувствовал, что несколько дней изоляции пошли мне на пользу. Вернулась столь необходимая мне прохлада, и вместе с ней – ясность мысли; я был готов ждать. Все тот же старинный закон: преследуй женщину целеустремленно, но не будь нетерпелив.

Я пил чай, лежа в ванне, и читал Донна. Насколько я помню, в тот момент я как раз начал «Посещение»: «Когда твой горький яд меня убьет…». Но вместо этого, возможно из-за постоянно моросящего дождя или просто так, я решил перечитать «Туман». Я заметил, что оба произведения – как ни странно – используют в качестве отправной точки тему смерти самого повествователя. Это совпадение в дальнейшем убедило меня в том, что я уже начинал подозревать: «Песни и сонеты» следует рассматривать прежде всего как собрание пересекающихся текстов, которые служат комментариями друг к другу – точно так же, как в музыке существует основная тема и вариации. Главная тема Донна – Любовь как таковая (вводная ария, к которой мы вновь и вновь возвращаемся на протяжении пьесы), в то время как вариации колеблются от счастливого союза и равенства полов к откровенному неповиновению и вызову; от одного из стихотворений, озаглавленного «Песня» («О, не печалься, ангел мой/ Разлуку мне прости…»), к другому с тем же названием («Верных женщин не бывает»). Каждая вариация, конечно, и сама по себе прекрасна, но только весь сборник в целом доводит звучание тонов до подлинного резонанса и полноты.

На первый взгляд «Туман» показался мне довольно легкомысленным. И в некотором роде я был прав: это произведение забавное и даже игривое. Однако теперь я полагаю, что это изящно выстроенный tour de force [46]– не в последнюю очередь потому, что Донну каким-то образом удалось перейти от холодного мужского трупа (лежащего на столе патологоанатома и разрезанного в результате вскрытия) к обнаженному женскому телу (лежащему подобным образом, но на кровати, и вполне живому), и все это в двадцати четырех коротких строках.

Название относится к некой ядовитой дымке или мгле, поднимающейся в первой строфе, в ходе одной из самых запоминающихся «сцен», выстроенных Донном (К дождю этот туман никакого отношения не имел, но откуда мне это было знать?). Мертвого любовника собираются вскрыть, чтобы удовлетворить любопытство его друзей, которые не понимают, что его, собственно, убило. Врачи продвигаются вперед и кромсают труп; рассматривая каждую часть тела по отдельности, пока не обнаруживают образ любовных мучений в самом сердце несчастного. Этот образ высвобождает «внезапный туман любви», который угрожает своим смертоносным очарованием чувствам зрителей, наблюдающих за вскрытием, превращая тем самым убийство одного поэта в массовую бойню.

Такой театрализованный кошмар весьма характерен: Донн мог быть автором триллеров, когда того хотел, и (как часто случается в этом жанре) демонстрировал болезненное, почти вульгарное чувство юмора, отпуская шуточки по поводу могил и трупов. Конечно, этот ход – любовь из отравляющей одного поэта становится ядовитой для всех – является типичным для чувственного художественного воображения Донна, хотя я понял это не сразу. Однако, независимо от гениальности самого текста, больше всего меня поражает интонация второй строфы: