Каллиграфия

Точно как когда-то в эпоху до перерождения, Аризу Кей мелодично живописала друзьям, какие сегодня распустились на сакурах бутоны и сколько листочков проклюнулось у недавно посаженного деревца. И ничуть не обижалась она, что Кристиан отвлекается, ибо если раньше привилегия услаждать его слух безраздельно принадлежала ей одной, то теперь в сем таланте нельзя было отказать и его ученице. Сколь упоительна и глубока была их с Джулией беседа, сколь многозначительно их молчание! И когда они уже не замечали за разговором ничего и никого вокруг, хранительница делала знак Клеопатре, и обе покидали поляну с чувством, что оставляют цвести и благоухать два редких, прекрасных цветка. Но вот тень на солнечных часах в саду подступала к роковой отметке «двенадцать» — и у редкого цветка под номером один начинали слипаться глаза.

— Синьор Кимура, я бы вас еще послушала, — зевая, говорила Джулия. — Но, боюсь, головы не удержу. Где тут у нас гамак?

Гамак висел в тенистой части сада, неподалеку от белой пагоды, и услужливо заскрипел, когда на него с горем пополам забралась итальянка.

— Еще один бесплодный день, — глухо, из-под одеяла заключила она. — Экзамены… о-о-ох!… провалю.

— Через шесть часов я тебя разбужу, — сурово пообещал Кристиан. — На завтрак вместо риса — учебник по квантовой физике.

Нет, у квантовой физики определенно не было шансов завоевать ее внимание. Только садилась она под дерево, чтобы проштудировать главу-другую, как в ветвях запевал вечернюю песнь соловей, и мысли в спешном порядке улетучивались. Учебник выпадал из рук на траву, кварки и лептоны обрекались на безвестность, а безмятежно счастливая Джулия с приоткрытым ртом слушала концерт. Слушала до тех пор, пока на противоположной стороне поляны не появлялся человек-в-черном. Привлеченная неотразимой силой его взгляда, она тотчас вскакивала с места и пристыжено следовала за ним.

— Похоже, мне придется подкупить всех твоих экзаменаторов, — раздосадовано говорил он, пока они шли к горбатому мостику. — Но едва ли это спасет положение.

На горизонте вставал еще один напряженный, блеклый день лекций и практических занятий в Академии. Блеклый по сравнению с мирком Аризу Кей. Ни той тишины, ни тех разливистых трелей, ни того чистого, эмалевого неба… Академия Деви (или правильнее сказать, Академия Донеро?) заявляла о себе как о мощной цитадели науки, как о колоссе из колоссов. Но разве мог сей колосс похвастать мерцающим морем на западе или горной грядою с недосягаемыми, холодными вершинами, из-за которых выныривает поутру радостное солнце?.. Очень тянуло Джулию за эти вершины, загадочные дали манили ее. Стоило ветру волною пробежаться по ее волосам, приласкать ее теплым порывом — и в ней оживал дух путешествий. Мирей назвала бы такое бессознательное стремление болезнью, манией или чем-нибудь еще. Но как бы то ни было, хворь эта с каждым днем всё чаще давала о себе знать. Кристиан замечал странный блеск в глазах Джулии, когда она смотрела на небо или когда заговаривали при ней о кругосветных плаваниях и о смелых полетах вокруг земного шара.

«Ничего, — думал он, — совсем скоро и мы с тобой двинемся в путь. Пересечем Атлантику, продрейфуем над теплыми пассатными течениями, увидим с высоты птичьего полета Большие Зондские острова…». Он и сам заразился тягой к странствиям. Вдруг, без всякой причины начинал он мечтать о караванах в желтых пустынях, о кишащих судами многолюдных портах и железных дорогах с быстро мчащимися поездами. Посреди ночи просыпался от собственного смеха, и, чувствуя необъяснимую легкость, потягивался на циновке. Рядом, в гамаке сладко дремала Джулия, положив руку под подушку, и Кристиан, волшебный сон которого сметало тотчас по пробуждении, заботливо укрывал ее сбившейся набок шелковой простынею, после чего отправлялся на ночную экскурсию по саду.

* * *

У кого-то первый день сессии неизменно ассоциировался с днем Страшного суда, а кто-то и в ус не дул, полагая, что удача улыбнется ему ослепительной улыбкой и пошлет вдобавок пару воздушных поцелуев. На радостях пересмотрев все вестерны в кинозале общежития, Франческо возомнил о себе невесть что и, раздобыв ковбойские сапоги, десятигалонную фетровую шляпу да кожаный плащ, при всем параде явился на экзамен по климатологии. Закинул ноги на стол и, всунув в рот сигару, заявил:

— Ну что, будем ставить мне высший балл?

Донеро, который этот экзамен принимал, напыжился, как индюк, посчитав, что ему брошен вызов. Ладно, нахальничают сейчас все, кому не лень. Но чтобы какой-то недотепа Росси перещеголял самого главного щеголя? Вот что задело гордость географа.

— Не бывать тому! — отрезал он, справившись с оторопью. — Идите, переоденьтесь, молодой человек, а уж после и поглядим, как вы знаете предмет.

Он взял столь невозмутимый и бескомпромиссный тон, что скисшему Франческо ничего не оставалось, кроме как убрать со стола свои сапожищи да проследовать к выходу.