Калуга первая (Книга-спектр)

Когда для всех забрезжили на горизонте надежды или же разоблачения, тогда ещё отпихивались и откладывали, выжидали. Повесть в двести пятьдесят машинописных страниц казалась им неприлично большой. Требовали, просили, убеждали сократить до половины.

Сказал одному:

- Искривите себе позвоночник.

- Зачем? Что за глупости?

- А какого лешего я вам буду переделывать финал!

- Как знаете, - и вспоминали нелучшие времена. Страх и трусость вошли в норму. Это даже наблюдалось в магазинах, когда безропотно платили за гнилую картошку.

Держался из последних сил. И грянули свершения. Все пришло в движение, рутинное сопротивлялось, но ветер перемен дул не сбавляя напора. Реформы радовали. Газеты запестрели резкими заголовками, люди все смелее заговаривали. От шепотов к возгласам, от возгласов к суждениям. Кто терялся, кто надеялся, кто богохульствовал, кто фантазировал. Запестрело, замногообразело. Появились случаи отказа брать расфасованную картошку. Казалось, нужно сделать ещё один шаг и мечта узаконится.

Зав. отделами уже спрашивали: "Нет ли у вас рассказика для начала?"

Не давал, не хотел унижаться. Вздыхали: "Вот бы рассказик, тогда..." Для всех было совершенно естественно, что обыкновенный творяга без нормальной работы или, там, какого-нибудь образования не имеет права начинать прозу с таких объемов. Не времена же Федора Михайловича! Сегодня те, у кого имеется писательский документ, претерпят неудобства, ущемятся в правах, останутся без хлеба, без крова, опухнут от недоедания, будут скорбеть и страдать, когда кто-то там сразу займет их заслуженный тиражный объем и отстегнет приличный кусок от праздничного пирога. И кто? Мальчишка с неизвестно какой улицы, выскочка, обесценивший долголетние завоевания, профессионализм, муки творчества и возраст, и опыт, и тернии.

Всюду поругивали формалистов, привыкали к напору ветра, приучилась хвататься за ветви, развивали органы цепляния. А этот ветер перемен все дул и дул, снося с привычных построек безвкусные украшения. Но для каменных кладок нужна была буря. "Нет, нет - говорил уже тогда, - не революция, упаси Господь! Все одного цвета, нет ни белых, ни черных." Надеялся пробить себя, чтобы указать кто есть кто. Хотя и обжегся когда-то, но возбуждался от каждой "зажравшейся" истории, как от головокружительной высоты. Среда колола со всех сторон и всегда отвечал на уколы уколами.

И как-то, когда забирал в редакции рукопись, подошел молодой человек, лет на пять старше.

- Нематод, - представился, - я прочел вашу рукопись и давал одному человеку. Он заинтересовался.

Глаза Нематода смотрели умно и уважительно. И когда он назвал имя человека, то надежда подмигнула обоими глазами. То был поэт, о котором слышал с детства, ещё не зная, что существует Союз писателей. К поэту относился не очень, но какое это имело значение, если всюду одни тычки в шею.

- Я могу дать ему ваш телефон, - совершенно серьезно сказал Нематод.

И поэт позвонил.

- Добрый вечер, Леонид.

Ксения стояла рядом и казалась гитарной струной.

- Здравствуйте.

- Нематод вам передал, что я хочу с вами встретиться?

- Нет.

- Ну что же он, хулиган! Вы и так, как я слышал, находились по мукам, а он ещё и порадовать вас забыл.

Подумал: "Порадовать, ишь ты!"

- Так я вас жду, Леонид. Завтра. И могу сказать, что в "Глобусе" вами заинтересовались. Вы талантливы, Леонид.

- Спасибо, - и покраснел, обозленный на это "спасибо".

- Кстати, вы же женаты ("и это знает!"), так что приходите с женой. Нематод зайдет и вас проводит.

Повесил трубку, и почему-то настроение скисло. Ксения тоже молчала. Но пришел Нематод, и пошли.

Что осталось от этого визита? Поэт - это бразильский кофе, сумрачный кабинет, халат на спинке стула, весомый литературный опыт, дерзкий язык, отцовские выражения лица, желание остаться настоящим человеком в чужих глазах. Поэт хотел быть первым покровителем.

- Я знаю, - говорил он, - ваша книга будет иметь успех. Вы вовремя свалились. Это начало большого пути. И главное не ошибиться в самом начале.

Ксения молчала, но нравилась поэту. А через день кислое настроение прошло. От него не осталось и следа. Зашел в редакцию "Глобуса", и зав. отделом дала бумажку, пристально следя за реакцией.

"Социально, талантливо, верно, мастерски, глубоко, философически, с охватом, разоблачая, действенно... рекомендуется к публикации."

Ноги задрожали, сел на стул. Зав. отделом придвинула стакан с чаем.

- Времена меняются. Настоящему воздается.

А редактор сказал:

- Минимум через полгода.

Что такое "минимум" и как его связать с "через полгода" не соображал, не помнил, как до дома добрался. Ксения не удержалась и заплакала. Тесть с тещей бледнели и багровели от избытка нахлынувших чувств. "Ты победил, сыночек", - сказал Степан Николаевич, а "сыночек" - впервые.

Ксенины подруги обсуждали между собой самое нелепое: гонорары, телевидение, машина, дача, заграница.

- Где ты их откапываешь, - злился, резал воздух рукой и смеялся, видно, мне предстоит ещё о них написать.

Тоже кое о чем фантазировал. Не без греха. Хотелось испытать себя на крепость в непережитых доселе сферах.