Калуга первая (Книга-спектр)

Мне остается сетовать на свою болтливость. Она пронюхала о настоящей Дочери и упрямая гордость взошла в ней, как слепая океанская волна. Больно умны стали некоторые люди, много знают, когда внутри у них пустячок. Вот, пожалуйста, пришла выпытать - кто эта Дочь, если ли, где она. Дай в руки ядерную энергию, и все тут.

Она смотрит когда-то голубыми глазами, и я вижу, что она верит мне, ибо по опыту знаю, что женщины за столетия вперед чуют материальное и ради пустяка так любопытствовать не станут, да и не привык я игнорировать женщин. И объясняю единственное, что могу сказать о том, что такое Дочь Человеческая - так это, по крайней мере, что она не претендует на мужской ум и осознала именно женское назначение своего ума и свой природы.

- И все? - наивничает Зинаида.

Я киваю. С какой стати я буду рассказывать этой неудовлетворенной женщине, что Дочь Человеческая поймет то, что ей подсказано, но что сам не домыслит мужчина?

Я вообще решил сейчас же изъять Зинаиду из книги, потому что пока есть она, в мире будет нелепостей больше, чем нужно, и миллиарды женщин могут делаться кривыми столбами. Мне так и не удалось свести её с ума и потому пришлось сказать: "пуф", чтобы этот упрямый персонаж покинул книгу.

- Мог бы для неё и другой финал придумать, - ворчит философ - болезнь какую-нибудь или привел бы к миролюбивому тезису. Она мне была все-таки женой.

- Не одному тебе, - пошло заявляю я и не нахожу себе оправдания.

- Я знаю, что ты скажешь, - упрямо говорит он, - что все имеют одни и те же органы, но по-разному ими пользуются, и одни выдавливают из данного им каплю, а кто-то океан. Но все же я прожил с Зинаидой Ильиничной столетия и не могу подходить к ней с высокими требованиями. Человек привязчив, он тащит с собой в могилу дорогостоящий пиджак и целует перед смертью своего лохматого пса, и к тому же, нужно быть снисходительными.

Я соглашаюсь и возвращаю Зинаиду попрощаться. Они остаются вдвоем, а я выхожу во двор и закуриваю трубку.

Небо-то сегодня! И вообще, наконец-то стало тихо и тепло. Не мешало бы с Бенедиктычем продумать, как устроить вечное лето. Хотя нет, опять появится серьезная проблема: что мы будем делать с тоской по снегопаду?

* * *

"Голова Бенедиктыча взорвалась, словно лопнутый воздушный шарик, и идея вышла в мир, как пыльца от цветов разнеслась по всему свету, и невидимая мысль рассыпалась, как пепел, кружила в воздухе и опускалась на головы и плечи прохожим..."

Когда Веефомит сидел и писал свою книгу, которую решил назвать "Трубка и пепел", в комнату сквозь открытое окно вошла духота и в небесах громыхнуло. И это как раз в тот момент, когда Веефомит описывал взорвавшуюся голову Бннедиктыча. И если вначале Веефомита била нервная дрожь, то теперь он только удивлялся своей способности собирать себя воедино. Он физически чувствовал, как от движения руки по бумаге в пространство расходятся волны и блуждают в поисках уснувших образов, способных ожить ради далеких мечтаний. Веефомит перебирал чужие желания о Золотом Веке и хмыкал, вспоминая, как люди мучились, разрываясь между необходимостью стабильности и созданием прекрасных, но разрушительных форм. Он рассматривал архив Бенедиктыча, и многие мечтания сограждан нельзя было вспоминать без хохота. Он и смеялся, не сожалея о грядущей технократической глупости, веря лишь в случай, который сам же пустил блуждать среди поколений.

Вееефомит посмотрел на сизую тучу и почувствовал, как в лицо пахнуло ветерком и прохладой. Он закончил книгу и с чувством исполненного долга следил за рукой, выводящей очередные итоги. Эта рука неуверенно замирала перед словом "Веефомит", и тогда Валерий Дмитриевич опускал взгляд, чтобы не мешать поиску выражений. Он знал, как нелегко вырывать себе отслуживший глаз, который столько видел. И Веефомит терпеливо ждал, когда ему поможет эта рука: выговорит, выпишет, воссоздаст.

Он видел, как за окном по улицам бежали люди, опасаясь скорого и щедрого вождя. Вот и первые капли захрустели по жести, шторы вздулись, и стало необычайно сумеречно, и гром прокатился мощной волной, а ветер вскружил листья березам. Веефомит ждал очень простого и человеческого решения и уже не понимал, почему эта рука тянет кота за хвост, если нет более простой милости - исполнить простейшее желание человека Веефомита, о котором он так искусно и так вечно молчал. Но руку словно заело, и прежде, чем одарить, она вслушивалась в сотни почему, как, кто из этого выйдет и что это будет означать.

Веефомит окаменел от бессилия и негодования, и вдруг тяжелые нити воды косо вонзились в землю, и пьяная свежесть вскричала в душе Веефомита, не помня как, он толкнул эту чужую застывшую авторскую руку, и тогда увидел, как босоногая москвичка бежит по пузырящемуся асфальту, как её мокрые волосы, мокрое платье и залихватский танец, где в лужах её тысячекратная молодость, освобождают душу от гнева изнурительных и одиноких лет. В этой её очистительной пляске, в извивах рук и мелькании ног не было ни мелочных проблем, ни хаоса жизни, ни слов, ни звуков, ни всяческих отвращений и идей.