Камень, брошенный богом

Её слова я оставил без внимания, с замиранием ожидая реакции остальных персонажей встречин. На случай провала моей нечаянной авантюры даже заготовил спич в свое оправдание. Вот только стал бы кто его слушать? Боюсь, нет!

— Что же вы, граф! — подтолкнула меня Бона в спину. — Поприветствуйте супругу!

Доброжелательница! Еще одну такую и сам в петлю залезешь! Но делать нечего…

На счет три! — скомандовал я и на негнущихся ногах поплелся к парочке сеньора-кавалер. Честное слово в инвалидной коляске и то быстрее бы доехал!

Чем ближе я подходил, тем заметнее сеньора в черном менялась в лице. Легкий румянец волнения уступил место болезненной бледности. Кидаться на шею мужу Валери Гонзаго и не думала. Мадам Гонзаго была несчастлива видеть возвратившегося супруга. Понятно шурин Альвар тоже.

— Сеньор, — присела Валери в приветственном реверансе. Не подержи брат, графская супруга попросту бы упала.

— Сеньора, — бесцветно строго произнес я.

Теперь пришла очередь измениться в лице Альвару. Его нелюбовь ко мне в миг трансформировалась в холодную ненависть.

Так, в компанию к Душегубу и Людоеду еще и родственничек по линии жены, — сожалел я. В отличие от Хедерлейна парень был честен в чувствах. А честных людей надо держать в друзьях.

Занятно… Не одного счастливого лица я не увидел. Похоже, в доме не особо ликовали воскрешению графа из небытия. Любили кормильца и благодетеля, как собака палку. Подозреваю, именно не любовь к Гонзаго и не позволила домочадцам увидеть, что перед ними совершенно другой человек. Тем лучше для меня! Шансы добраться до Ожена в срок и во здравии немного, всего на бздех, но подросли.

Разоблачение затягивалось, и я отвлекся на брюнетку. Очень даже в моем вкусе. Рост — в меру, ширь — в пору, бюст — ух… х… х!!! Цацек правда навесила — пока снимешь…

Разглядывая сеньору в бриллиантах, заподозрил, она не из числа домашних Гонзаго. Радоваться не радовалась, огорчаться не огорчалась — изучала меня, как изучают жмура в анатомичке. С легкой пренебрежительной отстраненностью.

Взаимное негласное любопытство частично удовлетворила Валери.

— Лехандро, — робко обратилась ко мне супруга Гонзаго. — Позволь представить мою кузину, маркизу Югоне дю Лоак. Она приехала из Хейма, по моей просьбе.

— Непередаваемо рад встречи, сеньора! — любезно склонился я перед гостьей.

— Много наслышана о вас, граф, — чуть качнула головой в ответ столичная пташка.

— Хорошего? — поинтересовался я, мило улыбаясь и следя за Валери. Та умоляющим взглядом просила родственницу проявлять осторожность в речах.

— Хороший человек неинтересен своей предсказуемостью, плохой — прямолинейностью. Вы не один из них, — хитромудро высказалась Югоне, не поступившись собственным мнением и исполнив просьбу Валери.

Откуда-то с боку, на цырлах, прокралась невидаль в кружевах, в золоченой ливреи, с бантами на башмаках и стукнула в пол дедморозовским резным посохом.

— Обед сервирован, сеньор граф, — проблеял мажордом.

Пришлось оторваться от занимательной беседы с симпатичной гостьей и последнее слово осталось за ней. Как я понял, мне не льстили. Мне собирались прицепить ценник. Единожды и навсегда. Ох, уж этот столичный снобизм.

— Весьма кстати, — выказал я одобрение, ощущая собственный голод.

Крутнувшись на пятках, ловчее именитой балетной звезды, и взмахнув посохом, мажордом возглавил обеденную процессию.

— Вы позволите, — предложил я руку Югоне.

— А как же Валери? — с фальшивой заботой спросила гостья. — После долгой разлуки…

— Думаю, мы успеем сказать друг другу много душеприятного. К тому же с ней брат!

Следуя за мажордомом, прошли пару комнат, размером с хоккейную коробку. Первая изумила богатой портретной коллекцией, вторая волшебством красок и ароматов цветов, рассаженных по горшочкам. К портретам гостья осталась равнодушна, а вот растения вызвали у нее полный восторг.

— Ах, какая прелесть! Неужели вы граф занимаетесь выращиванием ампельных бегоний. О! Орхидеи! Подождите, я угадаю. Вот эта Большая императорская, а эта Капризница! — Югоне счастливо рассмеялась своей осведомленности. Её взгляд потерял надменную холодность и засветился радостью и задором. Нежная ручка маркизы кою держал в ладони, стала возбуждающе горяча. Приходилось сдерживаться в рамках дозволенного и успокаивать рвущееся из-под контроля воображение, строкой любимого поэта.

Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты даже в самой невинной игре, не давай заглянуть в свои карты и до срока не сбрось козырей.*

Через пару шагов, забывшую столичный гонор, маркизу вновь привлек диковинный цвет в причудливой широкогорлой вазе.

— А эта? Такой нет и в ботаническом саду нашего министра казны. Как она называется?