Камень, брошенный богом

— Это все нервы, — тяжко вздохнул я. — От неумеренного воздержания.

— За что ты избил Ханса? — брызгала слюной в ярости Бона.

— Капитан Хедерлейн, — растягивая слова произнес я с нажимом, — а не какой не Ханс, нанес моей чести и благосостоянию невосполнимый и неискупимый урон. Я отстранил его от должности и назначил на его место лейтенанта Маршалси.

— Ты понимаешь, что натворил? Нет, ты не понимаешь! Не понимаешь! — бушевала Бона, маятником мотаясь перед моим носом. — Он столько сделал для тебя! Столько сделал!

— Скажи лучше, сколько он прикарманил? — вставил я реплику в ее попытку воспеть капитанские таланты.

— Лех! — глаза Боны сделались удивленными-удивленными, круглыми-круглыми.

— Да, дорогая, — отозвался я.

Бона прочитала по мне как по открытой книге, что я знаю, что она знает, что капитан то…

Она молча прошлась от цветка до стола.

— У него влиятельная родня! — вроде как предостерегла меня Эберж.

— Тогда пусть похлопочут, что бы Ренескюр и Берг вернули захваченное.

— У Хедерлейна связи в столице! Забыл? Верховный суд рассматривает дело? У тебя не так много шансов отстоять права императорского ленника. Хедерлейн он…

— Он бездарь! Хуже того, за моей спиной…, — недоговорив, я негодующе раздул щеки.

— Лех, твои подозрения…, — возмутилась честная Эберж.

— Я опять про то, что он вор, — гаденько улыбаясь, разъяснил я.

Рассерженно фыркнув, Эберж швырнула в меня веер и ушла, громко хлопнув дверью.

— Общий счет один-один. Подача переходи к игроку из Гюнца, — прокомментировал я ее уход и поаплодировал себе за коварство.

Вызвав слугу, я на радостях приказал подать вина и фруктов. Лучше бы конечно водки и рыбного паштета "Волна", но где здесь достать таких деликатесов.

Слуга быстро обернулся с заказом. Позволив мне пропустить первую, для смягчения нрава, он доложил.

— Вас просит принять, монсеньор, викарий.

Лишь пропустив вторую, я соизволил ответить.

— Зови, коли просит.

Не принимать старика не было оснований.

— Добрый день, сеньор Лехандро, — официально поздоровался викарий. От вчерашнего старика, плачущего от радости моего возвращения осталось совсем немного — грустные глаза и снисходительная добрая улыбка.

— Доброе день, — отозвался я из глуби кресла, в которое сел и делал вид, что изучаю дюймы и пяди карты манора. — Что привело вас?

— Принес список людей, по моему скромному разумению достойных вашей снисходительности. Все они долго прибывают в заточении и искренне раскаялись в своих проступках. Прошу рассмотреть принесенные бумаги.

— Вы говорите о помиловании?

— Именно так.

— Почему теперь?

— Ваше благополучное возвращение, чем не повод снискать любовь окружающих, — не уверенно назвал причину викарий. Затем ему пришел в голову более веский аргумент. — К тому же подданные должны трудиться во благо своего сеньора, а не проедать его деньги.

— Только по этому? — не очень поверил я.

— Заставлять излишне страдать созданий Святой Троицы есть грех, сын мой.

Мне показалось, он пропустил слово "безвинных". Я протянул руку за списками. Викарий подал свернутые в трубку листы.

— И сколько же раскаялось в злодеяниях и лиходействе? — спросил я, разворачивая бумаги.

— Я записал сорок три, сын мой.

— Значит, остались и другие?

— Их не много.

— И их искупление недостаточно?

— Только Святая Троица ведает достаточность искупления, — заметил мне викарий. — Смертным же остается уповать на снисходительность смертных.

Задирать старика было подло, и, я оставил свой уродский тон прокурора.

— Хорошо! Я посмотрю списки, святой отец.

— Надеюсь, вы не забудете о них, — высказал пожелания викарий. Подозреваю, у Гонзаго на амнистии была амнезия.

— Не забуду, — заверил я.

Дверь библиотеки распахнулась от удара, и в проем рухнул слуга.

— Гонец Его Сиятельства Графа Гонзаго! — возвестил распростертый ниц страж коридора.

Переступив через забаррикадировавшего проход слугу, в библиотеку вошел высоченного роста рейтар. Молодец блистал золоченым морионом с пышным малиновым султаном, рубиновыми аксельбантами на песочном камзоле, богатой перевязью с финифтью и аквамаринами, массивным мечем с серебряной гардой, сапогами в тиснении и золотыми шпорами. Козырнув элитной выправкой, он, чеканя шаг, прошествовал к столу и протянул мне тугой свиток с десятком печатей на шнурках. Вручив послание, нарушитель спокойствия развернулся на сто восемьдесят градусов, щелкнул каблуками и удалился.

От растерянности, не зная, что и сказать, на явление ряженного Гаргантюа, вопросительно посмотрел на викария.

— Наглец! — запоздало возмутился я беспардонности героя-рейтара.

— Вы обратили внимание на наряд посыльного? — с задумчивой грустью спросил викарий. Очевидно, моя непроходимая тупость вгоняла его в хандру.

Обратить то обратил. Выглядел парнишка побогаче моего проворовавшегося капитана. Да и меня самого, господина болот и степей.

— На черный бант?

Внимая словам, я покачал головой. Точь-в-точь китайский болванчик.