Камень, брошенный богом

— Ну, если вы сможете пособить с пропуском…

— Куда?

— В Ожен, — ядовито усмехнулся я, больно хотелось бабку уязвить.

— Проще простого, — ответила бабка. — Подай шкатулку с комода.

Я подал бабке требуемое. Шкатулка была размером с дорожный чемодан и весила с четверть центнера.

Прево порылась в чреве ящика, перебрала несколько свитков и один, перемотанный тесемкой с печатью, протянула мне.

— Как просил. Гардкорп82 прилагается.

— Не похожа! — не поверил я, забирая бумагу.

— Подорожная к святым мощам Братти.

— И что мне с того? — попросил я разъяснений.

— Еретик везде еретик, — покачала головой Магда. — Это бумага паломника. Того кто собирается, поклониться мощам Братти, прежде, чем отправится жить в Пустошь, в Вестерботтен.

— Опять не понял? — отрицательно замотал я головой.

— Мощи Братти находятся в Ожене, в храме Праведников Троицы, — произнесла добрая бабушка Магда с нажимом.

— Что ж, — поклонился я старухе, пряча свиток. — Благодарю!

— Не сильно усердствуй в благодарности, — попридержала меня старуха. — Бумага фальшивая. Отменного качества, но фальшивая.

— Тем более спасибо, — понимающе улыбнулся я. — За предупреждение.

На следующий день, получив в качестве подарка повозку с тентом и попрощавшись накоротке, мы покинули Тиар, в котором наши мечтам не суждено было сбыться. Впредь урок, не загадывать. Экспромтом получается лучше.

— Знаете басню о лисе и винограде? Раз не достать, знать, зелен, — горевал я, оглядываясь на Город Разбившихся Надежд.

— Не бередите рану, — отозвался Маршалси, валявшийся в повозке на травяном тюке и потягивающий кларет через соломину. — Она еще свежа. Ого! Кажется, я скоро составлю нашему поэту компанию. Амадеус как ты относишся к конкурентам по гильдии?

— С уважением, — ответил бард, строча в тетрадь со скоростью хорошего стенографиста. — Если они не донимают глупостями.

— Вирхофф, где у нас запланирован привал? — провокационно спросил Маршалси. Видно мысль о бесполезно потраченном времени не давала покоя его деятельной натуре.

— Паломникам не к лицу праздное увеселение, — погрозил я ему пальцем.

— В Ожене то не попьешь и не побуянишь, — продолжал агитировать идальго. — И в пригороде Жриц на каждом шагу по пять на одного, и нравственность блюдут строже, чем в иной женской гимназии.

— Пост нам не повредит. Как считаешь Амадеус, — призвал я на помощь молодое поколение.

— Пост? — оторвался от написания бард и, покусывая кончик карандаша изрек. — Излишества, как и воздержание, есть крайние точки человеческой глупости.

— Спел бы лучше, — попросил его Маршалси не в силах слушать заумь от сопливого музыкантишки. — Лет тебе сколько, что б понимать в излишествах и воздержаниях?

— Неважно сколько лет, важно понимание сути сих вещей, — продолжал философствовать бард.

По правде сказать, бард изменился. Он больше не походил на мальчика с широко распахнутыми от удивления глазами. Скорее на юнца, всматривающегося в окружающий мир.

— Это ты в библиотеке вычитал? — спросил Маршалси Амадеуса.

— Нет. Собственные рассуждения.

— Ты рассуждай, но помни, — предупредил его идальго. — Многие из рассуждальщиков угодили на кол.

Амадеус пожал плечами и, отложив тетрадь, взялся за инструмент, подарок Соль.

— Желательно повеселей, — заказал Маршалси, откидывая соломину и прикладываясь к горлышку.

— Может, вы сыграете, — вдруг попросил меня Амадеус.

— Пусть правит, — отказал за меня идальго. — А то завезет невесть куда.

— Петь не мое ремесло, — ответил я барду. — Да и как справедливо заметил наш капитан, не тот расклад надрывать голосовые связки. Ты уж сам. Я гляжу новую тетрадь начал.

— Сеньора Соль попросила написать, что-нибудь для нее, — не убедительно соврал Амадеус.

— Повеселей! — повторил просьбу Маршалси.

Амадеус задумался, беспорядочно перебирая струны.

— Только не кошачью мазурку, — направлял выбор барда Маршалси.

Как тяжко мне, в пути за мигом миг,

Не ожидая дальше ничего,

Отсчитывать уныло, сколько лиг

Отъехал я от счастья своего.

Усталый конь, забыв былую прыть,

Едва трусит лениво подо мной, -

Как будто знает: незачем спешить

Тому, кто разлучен с душой родной.

Хозяйских шпор не слушается он

И только ржаньем шлет мне свой укор.

Меня больнее ранит этот стон,

Чем бедного коня — удары шпор.

Я думаю, уныло глядя вдаль:

За мною — радость, впереди — печаль.83

Мы выслушали его. Вчерашний мальчик подрос.

— В вас проявляется нездоровая талантливость, — озабочено обратился я к удивившему нас барду. — Помните, настоящее мстительно. Оно недолюбливает метящих в гении. И вот что… Не злоупотребляй словом "последнее".

— Совершенно справедливо, — поддержал меня Маршалси.

Амадеус в ответ заиграл марш. На слова он решил, не тратится.

— Эх, сеньоры! — воскликнул я, стегая лошадку. — Нам ли жить в печали!

Проехали Ройял, спокойное место, славное древними развалинами монастыря и отличными виноградниками. Дорога, обогнув низину с крохой озерцом, разделилась на две. Левая, грунтовая, уходила за плешивые холмы, правая, выложенная гранитными плитами, прямой линией бежала вдаль, сквозь великолепие яблоневых садов.

— Кабальеро, мы на распутье? — предупредил я спутников.