Камень-обманка

Гришка снова взглянул на самородки, и вдруг крик дикой, захлебывающейся радости вырвался из его горла! Он ничего не мог поделать с собой, его било ознобом, и он вопил, будто зверь, задравший свою жертву, которую преследовал долго, отчаянно и без больших надежд.

Накричавшись до сильной слабости, Хабара, качаясь, поднялся на ноги и в изнеможении прислонился к дереву грудью.

И в это мгновенье за его спиной, разрывая тяжкую тишину тайги, как внезапный обвал грома, ударил выстрел.

Гришка, сразу отрезвевший, трудно повернулся на угасший звук, обвел взглядом ближние деревья, даже зачем-то посмотрел в небо и, медленно сползая по комлю, упал навзничь.

Второй выстрел по таежнику был сделан в упор, но Григорий не почувствовал ни звука, ни удара пули.

* * *

Очнулся Хабара ночью. Его трясла боль, а губы были такие сухие, что, казалось, дребезжали от дыхания.

Он вяло и слепо разглядывал звезды и снова проваливался в беспамятство.

Придя в сознание, почувствовал себя вроде бы крепче и подумал о том, что надо отстегнуть флягу и выпить глоток спирта. Он стал поворачиваться на бок, глухо охнул, ощутив, как нестерпимо опалило болью.

«Всё… — подумал таежник. — Отгостил я на земле…»

Но тут же злоба и возбуждение сильно плеснули в душу, и он даже заскрипел зубами от ужасной мысли, что его убили на самом взлете молодой жизни.

«Катька или Дин?» — пытался он сообразить, задыхаясь от жажды и жара.

Вскоре опять утратил сознание, а, оклемавшись, увидел широкий свет, услышал посвист птиц где-то там, у Шумака.

Надо было непременно хлебнуть из фляги, он верил, что спирт вернет силы, даст возможность перенести беду и уцелеть. И стал перебирать пальцами по бедру. Со стороны могло показаться, что это пять гусениц, изгибаясь, медленно и тяжко ползут по залитой кровью одежде.

Наконец удалось дотащить руку до алюминиевой посудинки. Хабара, бледнея от напряжения и грызя губы, поволок ее к лицу.

Глотнув хмельного, уронил флягу и не то заснул, не то снова потерял сознание.

Когда открыл глаза, увидел над головой Большую Медведицу, вблизи от нее — еще малый ковшик, дрожавший меж облачков. Ходил тихий сон по ельничкам, по кедровничкам, ухмылялась толсторожая луна на маковке горы, простукал, кажется, над головой да и стих легкий громок.

Потом опять брызнул в глаза день. Было светло и жарко, по лицу ёрзали какие-то насекомые, может, муравьи, а может, и черви, и Хабара беззвучно заплакал от пустой ярости и душевных обид.

Ему казалось: из ран продолжает изливаться кровь, и он мутно подумал — надо найти кровохлёбку, или корень лапчатки, или пастушью сумку, отвары и настойники из них хорошо держат кровь. Еще он вспомнил, что годятся сок свежей крапивы и водяной перец, если в цвету, и еще что-то, какие-то травы… Но всё же у него хватило ума сообразить, что это только мечта, грезы, желание, и ничего нельзя сделать.

После этого он много раз был в беспамятстве, а однажды, очнувшись, вдруг увидел над собой огромные, синие, удивленные глаза Кати.

Она разрезала узким охотничьим ножом одежду на раненом и, заметив, что он пришел в сознание, вспыхнула от радости.

— Господи, жив! — крикнула Кириллова. — Скорей, Андрюша!

Гришка посмотрел на женщину безучастным взглядом, спросил, трудно шевеля губами:

— Ты убила, Катя?

— Молчи! — закричала она Хабаре. — Молчи бога для!

И сказала, будто малому ребенку, успокаивая:

— Ты сильный, Гриша… На те заживеть…

Андрей приподнял Хабару. Катя осторожно сняла с раненого остатки рубахи и, порвав их на лоскутки, стала перевязывать артельщика.

— Ты убила? — снова спросил он.

Кириллова пристально посмотрела на Хабару, сузила глаза от гнева.

— Блюди язык за щеками… Дурак!

— Значить, Дин… — с видимым облегчением выдохнул Гришка. — Экой поганец.

Помолчав немного, попросил:

— Ты глянь, чё у меня за спиной.

— Потом… потом… — проворчала Катя. — Нашел час в барахле копаться.

— Нет… ты тотчас… теперь же…

— Ах, беда… — расстроенно отозвалась Кириллова, открывая понягу. — Ну, чё тут?.. Топор… махорка… крючки под рыбу… Больше ничё…

— Ты взглянь, как следует… Нешто слепая… Самородки ведь… И листок с крестиками… твой…

Катя покачала головой, кинула Андрею:

— Бредить… Господи, кто ж его так?

Они соорудили из палок и шинели Россохатского носилки и, закатив на них Хабару, понесли его к зимовью.

До избы добрались к вечеру.

Было уже совсем темно, когда появился Дин. Увидев Гришку, спеленутого тряпками, он побледнел и насупился.

— Чиво такое?

— А я знаю! — огрызнулась Кириллова. — Ты искал, и мы тоже. Вот — нашли.

Андрей процедил сквозь зубы:

— В упор били, сволочи! Гарь от выстрела на груди…

Дин немедля стал готовить настойку из зверобоя, потом бросился разводить очаг, чтоб сварить горицвет и промыть рану. Велев молодым людям ложиться спать, он запалил светильник и сел у нар.

Кириллова и Россохатский вышли из дома.

— Думаешь, Дин? — спросила женщина шепотом.

— Не знаю. Но больше некому… А может, кто и шатается рядом. Всяко бывает.

Они долго сидели на траве и молчали. Катя, не глядя на Андрея, спросила:

— Не забыл, чай, как я с Хабарой уходила? Не гулять шли.