Каменные клены

Собери свои документы и все деньги, что сможешь найти. Двадцать девятого числа, перед тем как начнутся гонки, ты возьмешь Фенью, игрушки, запас вещей на неделю и уедешь в Брайтон. Я же приеду к смотрителю как ни в чем не бывало и скажу, что предупреждала телеграммой, которая, судя по всему, потерялась. И что я намерена славно развлечься, несмотря на твое отсутствие.

Уверяю тебя — он только плечами пожмет, у него в эту пору дел по горло. Дальнейшее предоставь мне. Я устрою так, что он испугается скандала и отпустит тебя добромвместе с ребенком, даже если для этого придется прийти в Лайонз-Энд в разорванной рубахе и в синяках, взывая к суду и справедливости.

Все, что мне нужно — это заставить его проснуться со мной рядом с пересохшим от мелиссы горлом, тяжелой головой и следами любви на простынях.

Дай знать, по душе ли тебе мой план, и не забывай мое условие — из Брайтона ты приедешь прямо ко мне, не показываясь в Хенли ни на минуту. К тому времени у меня будут все нужные бумаги, даже если придется засадить вход в коттедж Дрессера кустами йеменского ката и бешеной вишней.

А если ничего не выйдет, я убью его.

Табита. Письмо пятое

2008. Саут-Ламбет

Тетя Джейн, говори что хочешь, но я позвонила Луэллину, выяснила его номер у консьержки, когда она пришла со счетом за телефон. Поверишь ли, он расстроился по-настоящему: Табита, сказал он, вы себя не бережете, нет ничего хуже одинокой простуды!

Через полчаса он постучал в мою дверь, хорошо, что я успела припудрить нос и надеть длинный халат, еще я приложила градусник к лампе, чтобы нагнать температуру — мне хотелось, чтобы он за меня испугался, но ничего не вышло, надо подольше держать.

Луэллин принес початую бутылку ролла, прошел в кухню и поставил чайник на огонь. Я так растерялась, тетя Джейн, что ни слова не могла произнести, когда он добавил в бутылку кипятку, усадил меня на диван, завернул халат до колен и крепко-накрепко растер мне ноги горячим ромом.

— Есть ли у вас шерстяные носки? — спросил он, но, посмотрев на меня, махнул рукой и сам пошел в мою спальню. Носков он не нашел, разумеется, постоял немного в задумчивости, потом заглянул в ванную, снял с сушилки два махровых полотенца и обмотал мне ступни.

Он провел у меня в квартире целых сорок минут, такой забавный в своем тонком свитере на голое тело, в домашних очках — эти совсем другие, в черной роговой оправе! Он вел себя как муж, то есть совершенно со мной не церемонясь: расхаживал по квартире, включил газовый камин, плеснул в мою чашку остатки рома, а в ответ на мой протестующий жест только сдвинул брови: Бросьте, Табита! Это необходимо!

Но самое главное — когда он собрался уходить, явилась торопливая Донна с апельсинами и приветом из Архива, она так и застыла в коридоре, когда он ей открыл, хорошо, что мне с дивана было видно, как у нее вытянулось лицо!

Она что-то у него спрашивала озабоченным голосом, нарочно, чтобы его получше разглядеть, он отвечал, а я смотрела на его стройную спину и лохматые волосы, казавшиеся светлыми в полумраке прихожей, смотрела на его спину и не могла дышать, как будто искусственное пламя вытянуло из комнаты весь воздух.

Care killed the cat, скажешь ты? Ну и пусть себе.

Да я вообще готова всю оставшуюся жизнь просидеть с инфлюэнцей.

Твоя Табита.

Дневник Саши Сонли. 2008

сдавайся ландриновый роланд

плывущий в скорлупке на юг

Пятое июля. Зачем я заплатила двадцать фунтов за ланч в «Красном Льве»? Просто потому, что когда-то читала о нем у Джерома Джерома. Вечно мне хочется объединить чужой завидный текст со своей реальностью.

Я обещала Младшей, что сумею добиться от Дрессера того, что в восточных сказках называют последними милостями

, но чем ближе мы подбирались к делу, тем больше я сомневалась. Беспокойство грызло меня, кураж меня оставил — здесь, в Хенли, все, что я задумала, выглядело неловким и невразумительным, прямо, как французская игра в шары.

Итак, Дрессер переспит со мной и вынужден будет дать Младшей развод — это раз.

Дрессер переспит со мной, но не испугается шантажа и не даст развод — это два.

Дрессер переспит со мной, но я не наберусь храбрости ему угрожать — это три.

Дрессер не переспит со мной — это четыре.

Половину вечера мы провели в столовой для клубного персонала, единственной комнате, где на стенах не было гобеленов с охотниками и фазанами. Официанты приходили сюда передохнуть, весь стол был заставлен грязными бокалами и блюдами с ломтиками сыра и салями. Именно это имел в виду смотритель, когда приглашал меня отужинать, странно было бы предполагать другое. Он то и дело отлучался на кухню за крылышком утки или парой ложек чесночного соуса и ласково удивлялся моей вялости.

Ну что же ты, говорил он, попробуй, здесь кормят на славу, с раблезианским размахом, не то что в "Хенли таун клаб" — впору подтереться гусенком после обеда! [74]