Каменный пояс, 1977

В какие-то доли секунды в голове пронеслась вся поездка — от Урала до безлюдного полустанка в этом глухом лесу. Азиат как бы со стороны глядел на себя, стараясь увидеть допущенные промашки. Но повода в чем-либо заподозрить себя так и не нашел.

Он стал легонько насвистывать любимую песенку Анюты: «Нелюдимо наше море». Вот так-то лучше!

Провожатый, будто не видя Азиата, заговорил с хозяином:

— Петрусь, компаньонов нашел. Надо помочь…

Азиат мгновенно обвел глазами пришедших. Оба молоды, возможно, одногодки, ровесники ему, но не было видно, что они знали друг друга. Один из них — долговязый, в светлой косоворотке, перехваченной витым гарусным пояском с кисточками, в темных брюках, по-рабочему заправленных в сапоги, — твердо и решительно поглядел на Азиата.

«Этот не мог проходить через Клеона, иначе он был бы переодет по-европейски, — прикинул Азиат. — Значит, встреча с ним тут случайная».

Другой — ниже росточком, франтовато одетый, в белой рубашке с галстуком, — неумело держал пиджак и соломенную шляпу в согнутой руке. Лицо его, открытое, и добродушное, располагало, внушало доверие. «Этот, пожалуй, проходил через Клеона». Мишеневу приятно было вспомнить и встречу и короткий разговор с Петром Ананьевичем.

Рябоватый неторопливо слез с телеги, не спеша подошел к воротам и с той же, знакомой Азиату, категоричностью коротко бросил:

— Пятьдесят с носа!

Незнакомцы согласились.

У Азиата отлегло от сердца. Значит, эти двое тоже перебираются через границу. Компаньоны! Кто они?

— Удачи тебе, Петрусь! — сказал провожатый.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — кивнул Петрусь, направляясь в сараюшку.

Он вывел лошадь, охомутал ее и начал запрягать. А когда все было готово, обратился ко всем сразу:

— Полезайте в телегу…

И стал охапками таскать из сарайчика сено. Пояснил, что для верности спрячет господ. Сеном их укроет.

…Ехали долго. Нудно скрипел остов телеги, ныло тело.

А когда стало совсем невмоготу, вдруг воз перевернулся.

— Прячьтесь, — шепнул Петрусь.

Едва компаньоны скрылись в придорожных кустах, не понимая толком, что произошло, как к возу подъехал конный патруль.

— Что делаешь тут, Петрусь?

— Вздремнул малость, господин офицер, ну и попал в канаву…

Петрусь крепко выругался. Патруль загоготал и проследовал дальше. Рябоватый перекрестился, вытащил трубку, закурил.

— Пронесло… — сказал. — Выходи, господа.

Граница была позади. Лошадь бодро трусила по пыльной дороге, а вокруг стоял в знойной дреме ровный молодой березняк.

2

На Россию обрушилось бедствие. Газеты призывали «помогать голодающим». Лев Толстой открывал для народа столовые. Владимир Короленко создавал продовольственные отряды.

Ранней весной 1898 года в Мензелинский уезд прибыл первый такой отряд, и Анюта, которой мать всегда внушала сострадание к людскому горю, дежурила в столовой, где кормили истощенных детей и престарелых. Вскоре свела ее судьба с Герасимом. Они встретились на вечеринке. Анюта почувствовала, как застенчивый паренек, бедно одетый, неловко держался, и на следующий день пошутила над ним. Тогда он рассказал о себе. Отец его целыми днями трудился, чтобы прокормить шесть ртов. Ютились на полатях, спали под одним одеялом.

Посевы на арендованной у заводчика земле давали хлеба мало. Его не хватало до нового урожая. В зимнюю пору отец занимался извозом, за три гривны потом исходил, а все концы с концами не сводил.

Однажды он притянул к себе Герасима, поведал: барин Пашков выменял в Подмосковье три семьи на собаку и поселил хуторком в густолесье.

— Из крепостных мы, Гераська, заводские выселенцы. Оттого и жизнь наша собачья. Робишь — воскресного дня не знаешь, а все кукиш в кармане. Хоть бы ты у меня колосом поднялся, человеком стал…

Ничто так не запомнилось и не потрясло мальчишку, как этот разговор.

А в другой раз, отправив его в церковно-приходскую школу, отец сказал:

— Набирай ума, Гераська, выходи в люди. Может, тужурку с золочеными пуговками носить будешь…

Затаенной надеждой старшего Мишенева было увидеть сына мастеровым на заводе, делающим сковородки, чугунки, вьюшки.

И Герасим старался. Мечта о тужурке с золочеными пуговицами завладела и им. После окончания церковноприходской школы поступил в двухклассное училище большого села Зирган и закончил его с похвальным листом. Парнишка рос смышленым. Всем интересовался, отличался великолепным музыкальным слухом, организованностью.

— Учить дальше сына надо, учить, Михайло, — говорил старшему Мишеневу учитель. — Знаю, что трудно, но надо!

Он и помог Герасиму поступить в Благовещенскую учительскую семинарию. Здесь приобщился Герасим к книгам, ходившим тайно по рукам. Мечта о тужурке с золочеными пуговицами уже показалась смешной парню. В революционном кружке семинаристов он познакомился с политическими ссыльными Благовещенска, стал изучать нелегальную марксистскую литературу.