Камера

Скамья жила в атмосфере своеобразного братства. Сидельцы, и белые, и чернокожие, оказались на ней за жуткие, леденившие душу убийства, но детали содеянного соседом их не интересовали, как не интересовал, собственно говоря, и цвет его кожи. Среди обычного контингента существовала четкая классификация, строившаяся главным образом по расовому признаку. На Скамье же о человеке судили по тому, как он держал себя в этих весьма непростых условиях. Вне зависимости от личных симпатий или антипатий, собранные в этом крошечном мирке люди обречены были бок о бок дожидаться общей для всех участи. Основой их братства являлась смерть.

Смерть одного означала приближение смерти другого. Весть о Сэме Кэйхолле распространилась по отсекам очень быстро. К двенадцати часам предыдущего дня в коридорах стояла необычная тишина. Обитателям блока срочно потребовались адвокаты, резко возрос интерес к юридической литературе. Пакер заметил, что многие задумчиво перелистывают свои личные папки с постановлениями суда.

Отсек А насчитывал четырнадцать совершенно одинаковых камер размером два на три метра, отделенных от коридора решеткой из металлических прутьев. Вся жизнь сидельца проходила на глазах стражи.

Пакер неторопливо шел по коридору, поглядывая на видневшиеся из-под простыней головы. Свет в камерах был погашен: заключенные еще спали. Староста отсека, особо доверенный сиделец, разбудит их ровно в пять. В шесть каждому принесут завтрак: яйца (иногда с беконом), тосты, джем, кофе и стакан апельсинового сока. Еще через несколько минут сорок семь мужчин стряхнут с себя остатки сна, чтобы включиться в процесс бесконечного умирания. Процесс очень медленный, долгими минутами тянущийся от восхода до заката. И процесс почти мгновенный, как вчера, когда суд определил дату исполнения приговора.

Пакер отхлебнул из кружки, пересчитал головы и направился к замыкавшей коридор стене, возле которой стоял надзиратель. Блок жил размеренной жизнью. Порядок в нем обеспечивали множество правил, разумных и общеизвестных. Однако ритуал подготовки к казни имел свои особенности, часто нарушавшие привычный в общем-то для Скамьи покой. Клайд искренне уважал Филлипа Найфеха и все же каждый раз чертыхался, когда тот накануне Большого дня и сразу после него неутомимо переписывал и без того детально разработанные инструкции. От персонала инспектор требовал все делать “согласно конституции и с чувством”. Ни одна казнь не должна походить на другую.

Процедура казни вызывала в Пакере омерзение. Человек глубоко религиозный, он не сомневался в справедливости возмездия: поскольку Бог призывал брать око за око, так тому и быть. Но уж лучше бы закон этот исполняли другие. Хорошо еще, что в Миссисипи с высшей карой не торопились и инспектор нечасто пребывал в расстроенных чувствах. За двадцать один год такое случалось пятнадцать раз, а после восемьдесят второго – лишь четырежды.

Остановившись у стены, Клайд негромко приветствовал надзирателя. Сквозь раскрытое над их головами окно в коридор проникли первые лучи солнца. День обещал быть жарким, но куда более спокойным, чем обычно. Меньше прозвучит жалоб на еду, меньше раздастся требований вызвать врача, подопечные наверняка погрузятся в собственные мысли. Пакер улыбнулся: сегодняшний день сулил ему тишину.

В первые месяцы пребывания Сэма на Скамье Клайд игнорировал новичка. Согласно официальным правилам, общаться с заключенными можно было лишь в случае настоятельной необходимости, а Кэйхолл оказался сидельцем замкнутым и весьма неразговорчивым. Расист, он на дух не переносил чернокожих. Поначалу он целыми днями неподвижно сидел на койке и смотрел в стену. С течением времени вынужденное безделье несколько сгладило в нем острые углы, иногда Кэйхолл бросал пару слов надзирателю. В течение девяти с половиной лет изо дня в день встречаясь взглядом с Пакером, Сэм научился даже изредка улыбаться.

За годы службы Клайд пришел к выводу: подопечные условно делятся на две категории. Одну составляют хладнокровные убийцы, которые при удобном случае вновь возьмутся за свое кровавое ремесло. К другой причислены те, кого судьба вынудила совершить трагическую ошибку. С первыми нет никаких сомнений: их следует карать как можно быстрее. Вторые же ввергали душу Пакера в пучину беспокойства, потому что их казнь ничего не давала обществу. Никто бы и не заметил, что люди эти вышли на свободу. Сэм Кэйхолл бесспорно принадлежал ко второй категории. Его вполне можно было отпустить домой, где старик в горьком одиночестве принял бы скорую и абсолютно естественную смерть. Нет, Пакер вовсе не жаждал его экзекуции.