Камера смертников

Поселки удивительно напоминают друг друга – даже ворон в них не видно, нечем питаться помойным птичкам-санитарам. Сменялись участковые, названия станций, но все та же тишина, подтаявший снег, забитые шершавыми досками-горбылями окна. И никаких результатов.

Досыта намаявшись, зашли передохнуть и маленько обогреться к знакомому участкового – однорукому старику, живущему неподалеку от станции. Тот поставил на плиту чайник, ловко орудуя одной рукой, вынул из печи чугунок с вареной картошкой, пригласил к столу.

– Дрова ить кругом, – хитро улыбаясь в прокуренные усы, объяснил он гостям. – А картошка сама растет, несподручно, конечным делом, с одной клешней, но есть захочешь – нароешь.

– Работаете? – беря горячую картофелину, поинтересовался товарищ Тукина.

– А как же, – усаживаясь на некрашеный табурет, буркнул старик. – При железке, на складах состою. Я своей кормилицы, – он кавнул на пустой рукав, – еще на Гражданской лишилси, сыны воюют, а жена померла. Чего делать, жисть такая.

– М-да, это точно, – участковый вытер со лба пот. – Мою девчонку тоже в военкомат носило, хотела сестрой медицинской, да мала еще. Устроилась на почту, письма разносить. Ну, глупая еще, пришла к Благовидным, да ты их знаешь, – повернулся он к хозяину. Тот согласно крякнул. – Кричит: «Вам письмо с фронту!» А мать ихняя взяла да и рухнула об пол. Похоронка! Девка моя пришла домой ни жива ни мертва, сумку почтовую бросила и в рев: не пойду больше, что, мол, я, с ранних годов как смерть по домам стучуся. Насилу успокоили. И дитям достается. Разве такой я ей доли хотел – похоронки разносить?

– «Казенные письма», как в деревне говаривают, – подтвердил старик-хозяин. – Почтальонши их норовят под дверь сунуть, а уж когда несет, то знает, с лица бледная становится, ровно не живая. Да разве только они? Весь народ мучит проклятый Гитлер.

– У меня сын пока не призывного возраста, – прихлебывая кипяток, задумчиво сказал Тукин. – Но, может, и ему придется идти доламывать войну, пятнадцать парню, а конца не видать.

– Во-во, – тяжело переводя дыхание, подтвердил участковый. – Так парни и уходют, а потом моя вековухой останется, без женихов-то. Ох и наплачутся еще бабы да девки, ох и настрадаются.

– Восточный пошел, – подойдя к окну и прислушавшись к далекому стуку колес, сообщил старик. – С Урала.

– Пора, – поднялся Тукин. – Стемнеет скоро, а дел полно. Спасибо за приют и угощение.

Стоя на крыльце, он прислушался к затихающим звукам – поезд удалялся. Сейчас по дорогам медленно ползут автобусы пеленгаторов, операторы прижали ладонями наушники, стараясь поймать голос вражеской морзянки, торопливо летящей в эфир, а им опять шагать по тропинке между протаявших сугробов, проверять заколоченные дачи и брошенные дома, вспугивая прижившихся в них мышей, отыскивать чужие следы, говорить с людьми – искать, искать, искать...

* * *

Напарник сладко похрапывал, завалившись на полку, и Ромин с садистским удовольствием пнул его в бок, заставляя подняться – разлегся, хмырь усатый, нажрался и спит, проклятая скотина, а дело кто будет делать?

– Что?! – мутными со сна глазами уставился на него напарник.

– Вставай, – зло буркнул Ромин. – Пора!

Кряхтя, напарник поднялся, накинул шинель, выглянул из купе в коридор.

«Конспиратор, черт бы его совсем, – наблюдая за ним, разозлился Ромин. – Мозги, как у слепого котенка, а тоже, любит корчить из себя... А может, до конца и не понимает своим убогим умом, чем он тут занят и что ему будет, если нас возьмут? Нет, это он должен понимать, у таких, как он, инстинкты развиты и самые простейшие чувства крайне обострены. Зато придушит человека или прирежет и потом не будет испытывать никаких мук и угрызений совести. Есть же подобные счастливцы на свете!»

– Нормально, – проворчал напарник, выходя в коридор.

Ромин закрыл дверь изнутри на ключ и достал из-под лавки чемодан. Откинув его крышку, вынул завернутую в тряпье рацию. Приготовив ее к работе, положил перед собой шифровку и начал быстро выстукивать ключом:

– ФМГ вызывает ДАТ... ФМГ вызывает ДАТ...

Закончив передачу, он торопливо привел все в прежний вид, спрятал чемодан и, приоткрыв дверь, позвал напарника:

– Покурил? Иди, досыпай.

Тот сразу же завалился на полку и, укрывшись с головой шинелью, захрапел.

«Как будто и не было ничего, – неприязненно покосился на него Ромин, – как будто нет у него под полкой запакованной рации. Скотина она и есть скотина!»

Стало до слез жалко себя, такого одинокого в родной стране, ставшей для него чужой, страшной и опасной. Захотелось выпить, но выпить нечего, да еще приставленный к нему усатый дурак-убивец!

Ромин присел к столику, достал папиросу, закурил; следом за синей ленточкой табачного дыма потянулись воспоминания, припомнился старый Петербург, кадетский корпус, юнкерское.