Камера смертников

– Знаете, – медленно ведя по карте пальцем, словно повторяя свой путь домой из приграничного польского городка, откликнулся после паузы Антон, – в Москве я познакомился с одним интересным человеком. Он профессор математики, но, по-моему, больше философ. От него я услышал о том, что очень важно, когда кто-нибудь ждет и надеется на твое возвращение. И представьте себе, это говорил очень одинокий человек, глубже и острее других чувствующий одиночество. Я могу уехать и больше сюда не вернуться, можете уехать вы и потеряются наши следы, но мне бы этого не хотелось. Наверное, я в чем-то не прав, начав разговор сейчас, возможно, он совсем не ко времени и не к месту, но другого случая вдруг да не представится. Разрешите мне писать вам и запишите номер моей полевой почты...

* * *

Одного Волкова на завод Кривошеин не отпустил, поехал с ним сам.

– Ты еще не знаешь, каков там Петенька, – бурчал он, привычно массируя пальцами левой руки уродливый шрам на тыльной стороне ладони правой.

Помощник директора по найму Петр Александрович Первухин оказался взъерошенным молодым парнем в гимнастерке старого образца с двумя кубарями в петлицах. Не выпуская изо рта дымящийся папиросы, он молча пожал приехавшим руки и показал на стулья. Сев за стол, заваленный бумагами, вопросительно уставился на нежданных гостей.

– Ты вот что, Петя, – по-свойски обратился к нему Кривошеин. – Что там у тебя с лаборанткой получилось?

– Сушкова? – недобро прищурился Первухин. – Антонина Дмитриевна?

– Да, – подтвердил Антон.

– Уволена, – ткнув в пепельницу окурок и зло примяв его, отрубил Петенька и пригладил ладонью торчащие вихры. – А в чем, собственно, дело?

– За что уволили? – расстегивая шинель и всем своим видом показывая, что уходить отсюда он пока не собирается, поинтересовался Сергей Иванович. – По статье?

– Как дочь врага народа, – не вставая, Первухин открыл массивный сейф и достал папку. Порывшись, вытащил листок. – Вот, извольте ознакомиться с ответом на запрос. Сами же давали ориентировку по проверке кадров. Родитель ее был арестован как враг народа.

– Но его же реабилитировали, – возразил Волков, но умолк, почувствовав, как Кривошеин сжал ему колено.

– Могли тогда не разобраться, – небрежно отмахнулся Петенька, – а сейчас доверять ей оборонные секреты просто преступно. Согласны? – не дождавшись ответа, он продолжил. – Меня здесь для чего поставили, а? Чтобы я ушами квакал или работал? Где гарантии, что она не связана с врагом, тем более ее отец остался на оккупированной территории и еще неизвестно, чем он там занят. Вот так.

Прочтя переданный ему Кривошеиным листок, Волков положил его на край стола, и Первухин тут же спрятал документ в папку, убрал ее в сейф и захлопнул тяжелую дверцу, повернув в скважине замка ключ.

– Она в анкете про отца писала? – доставая папиросы, поглядел в глаза хозяину кабинета Сергей Иванович.

– Ну и что? – откинулся тот на спинку стула. – Ну, писала. Плела, что тот воевал в Красной армии, потом работал по линии Наркомпроса. Ответ читали? Арестован как дезертир и вражеский элемент из семьи заводчика-фабриканта. А яблоко от яблоньки...

– А то, что обвинение снято, вы в ответе прочли? – поиграл желваками Антон. – Прочли или нет? Я с ней говорил, она своего отца лет с трех даже не видела, а вы... Где ей теперь работать? И по-государственному ли разбрасываться опытными лаборантками?

– По-государетвенному будет не дать пролезть на предприятие оборонного значения врагу! – без запинки парировал Первухин. – Не дать пролезть и затаиться! Выявить и уничтожить! Знаете, как Максим Горький говорил: если враг не сдается...

– Дурак ты, Петя, – с горьким сожалением констатировал Кривошеин. – Нашел себе врага, да побезответнее? А настоящего до сих пор не выявили. Эх ты, комсомольское племя!

– Но-но, – привстал хозяин из-за стола, – я вам, Сергей Иванович, не подчиненный, могу и рапорт подать.

– Подавай, – побагровел и набычился Кривошеин. – Подавай, сопляк! Меня не такие пугали... Рапорт он подаст!

Первухин побледнел и расширенными глазами уставился в стену, кусая губы. Повисла гнетущая тишина.

За окнами кабинета продолжал жить своей обыденной жизнью завод – полз по узкоколейке чумазый паровозик, таща вагонетки с металлоломом, перекликались гудки, звенели краны, дымили печи, бубнила на стене точка радиотрансляции, по-комариному пища из черной бумажной тарелки репродуктора. Слегка прищурив глаза, глядел со стены на сидевших внизу товарищ Сталин, поблескивая стеклом большого портрета в широкой багетовой раме, и словно оценивал каждого по его делам, словам и поступкам.