Камера смертников. Последние минуты

Вот Билли Хьюз – первый смертник, у которого я брала интервью, и первый из моих интервьюируемых, чью казнь я потом наблюдала. Он очень хорошо говорил, был умный и приятный, и много чего успел за двадцать четыре года тюремной жизни (в истории Техаса – второй по длительности срок, проведенный в отделении смертников). Учился и получил два диплома, переводил книги в систему Брайля, организовал бизнес по изготовлению открыток, написал путеводитель для путешествующих верхом, нарисовал комикс и был активистом движения против смертной казни.

Перед казнью его духовный наставник передал мне, что Хьюзу понравилась моя статья о нем, и, если верить дневнику, это меня окрылило. Видимо, я чертовски гордилась, что моя статья – последнее или предпоследнее, что он читал. Однако позже мать его жертвы назвала Хьюза манипулятором, и я подумала – может, он и мной манипулировал? Потом Ларри мне рассказал, что Хьюз, по его же собственным словам, не заслужил с моей стороны хорошего отношения, и я пала духом. Хотя и предполагали, что Хьюз взял на себя вину жены, его все равно признали виновным в убийстве полицейского и казнили, и мне не следовало писать все подряд, что говорит заключенный.

Вот Уильям Китченс, казненный за изнасилование и убийство Патриции Уэбб в 1986 году в Абилине. Когда он произносил последнее слово, во мне, если верить дневнику, бурлили чувства: его извинения звучали так искренне…

Вот еще некий Оливер Круз, – его казнили после другого заключенного в тот же самый вечер. В тюрьме это называется «двойная укладка». Первым казнили Брайана Робинсона, заколовшего своих соседей-стариков, – настоящий был мерзавец. Когда ему начали вводить препарат, он обратился к родственникам убитых: «На обратном пути давайте поаккуратнее. А то еще опрокинетесь и убьетесь». Таковы были его последние слова.

Через двадцать минут мы вернулись в комнату для свидетелей и слушали, как Оливер Круз в слезах каялся перед близкими своей жертвы. Он был невысокий и на вид совсем юный; даже усики у него были, как у подростка, который хочет казаться взрослым. Свою жертву, служащую военно-воздушных сил Келли Донован, Круз и его сообщник затащили в машину и увезли. Затем Круз изнасиловал ее и заколол. Священник Эммануэль Маккарти, приехавший в Хантсвилл на казнь, заявил журналистам, что, поскольку Келли Донован носила слишком короткие шорты, «ничем хорошим это не могло кончиться». То есть служитель Божий рассудил, что она сама напросилась.

Придя с повинной, Круз сознался еще в трех убийствах. Когда, лежа на кушетке, он молил о прощении, я испытывала жалость. А именно, согласно дневнику, «сочувствие, которое трудно облечь в слова». Я оценила его поступок: осужденный на смерть, он предпочел признать вину, а не лгать до последней секунды.

Есть в моем дневнике записи, читая которые я просто съеживаюсь. Такая я была незрелая, глупая и самодовольная. Я всегда придавала большое значение своим поступкам, и теперь от некоторых фраз, написанных в тот период, мне становится очень и очень неловко. После казни Стейси Ламонта 14 ноября 2000 года я написала: «Расклад такой: если хочешь делать эту работу, нужно быть жестче. Я не злая и не равнодушная. Я плакала, когда смотрела “Титаник” и когда умер мой хомячок. Просто у меня такая работа. Хлюпики, что тут сказать».

Я не имела никакого права на такую категоричность, ведь я почти ничего не знала о жизни и смерти. Я была взрослая, но во многих отношениях – совсем ребенок и потому мыслила шаблонами.

Майк Грачук из Ассошиэйтед пресс часто присутствовал на казнях, и после очередной телевизионщики поинтересовались, что он чувствует. Грачук оторвался от клавиатуры, посмотрел на них и сказал: «Чувствую, что нужно закончить статью». Меня это впечатлило. Репортер должен быть бесстрастным, уметь отстраняться от событий, – ведь мы всего лишь выполняем работу.

После одной казни женщина-репортер побежала рыдать в туалет, и я, помню, слушала ее с подругой разговор и думала: «Как они меня достали!» И еще помню журналистку из Англии, которая расплакалась, потому что осужденный был похож на ее бойфренда. Какие нежные дамочки, думала я. Конечно, журналист должен уметь все заглатывать. Однако я в то время была просто бессердечной и невыносимой: «Ой, да я круче всех…»