Камин-аут (СИ)

– Россказни, что бытуют о Холовора, совсем не делают тебе лица. Сколько яда на языке, способного на самые нежные слова…

Пальцы всё же умерили давление. Сатин закашлялся, и на губах выступила кровь. Вдохнув полной грудью, мужчина почувствовал запах сырости, от которого тошнота поднялась вверх по горлу и сильнее закружилась голова. Но было что-то еще в этой вони, как будто на старый напольный ковер пролили воду. Кем бы ни был этот человек – террористом или психопатом – происходящее явно доставляло ему особое удовольствие.

Пришелец вскинул подбородок и достал из-за рукава широкий кинжал. Теплое дыхание коснулось щеки:

– Я могу подпортить твое лицо, и ты не захочешь выходить на сцену, или отрезать язык и скормить моим слугам! – на последнем слове голос совсем по-детски восторженно подскочил вверх. Костлявые пальцы погладили подбородок. Старик и дитя в одном теле. От крохотных рук исходил приторно-сладкий запах, но он лишь скрывал другой более мерзкий, как вонь сырой земли и подгнившего мха. – И ты больше никогда не запоешь. Как птичка, попавшая в неволю.

Попытался оттолкнуть руку с зажатым в ладони кинжалом, но пришелец перехватил запястье Сатина, прижав к его груди.

Крепче сжали запястье, сильно, но не слишком.

– Боишься… Тебя трясет от страха – пьянящее чувство, и кружится голова – на меня часто так реагируют. Но я здесь не за тем. – Хватка ослабла. – Я всего лишь хотел взглянуть на того, кто отобрал у меня нечто бесценное. Ты преградил мне дорогу, и пока ты есть, препятствие никуда не исчезнет.

Пришелец осторожно поднялся на ноги. Захрустели опавшие листья. Казалось, силуэт парил над землей, стремительно взбираясь по склону, легкий, почти невесомый… Что, черт возьми?..

Загребая пальцами отсыревшие ветки, Холовора перевернулся на бок и уткнулся лбом в землю. Голова как в огне. Разум словно обволокла трясина. Под опущенными веками – чернота, сдавливающая со всех сторон. Сатин прижался щекой к земле. Из памяти выпало, как он оказался в этом месте.

Тошнота, казалось, только усиливалась от головокружения. Безуспешно пытаясь расслабиться, продолжал медленно замерзать.

Тени становились длиннее и глубже, быстро смеркалось. Сатин понятия не имел, сколько прошло времени, прежде чем его обнаружили. Люди, двое или трое, спускались по склону. Мужчина видел лишь смутные силуэты между деревьями. В тишине доносились их голоса. Свет прожекторов метался по земле.

Мучил жар. Голова абсолютно не соображала. Пребывая в полубреду, никак не отреагировал на полосу света, замершую на его плече.

Вскоре на место происшествия вызвали вертолет скорой помощи. Сатина узнали, в разговоре постоянно звучала его фамилия. Чьи-то пальцы в резиновых перчатках коснулись век и поднесли к глазам крохотный фонарик. Кожу на запястье проткнула игла – крошечный укол. Он слышал, как без умолку трещит рация, названивает мобильник, кто-то быстро говорит по телефону. Сатина обступили со всех сторон, загораживая от ветра. Постоянно что-то щелкало, мигало. Стало легче дышать – сказалось действие обезболивающего. Глаза медленно закрывались и открывались, чтобы уловить еще одну вспышку, чтобы снова окунуться в липкую глубокую черноту.

Следовало надеть защитный шлем – теперь уже никогда не исправить этой ошибки.

Мужчина в медицинских перчатках приложил к его лбу влажную марлю, наклеил поверх широкий пластырь.

Сатин не понимал, о чем они говорят, говорили на английском, но не мог уловить смысла в словах.

Звуки, вспышки…

Ему необходимо было сказать…

Кто-то бережно придерживал его голову раскрытыми ладонями. Лениво тянулись минуты.

– Пускай моя семья… – разлепил спекшиеся губы.

Офицер, удивленный тем фактом, что пострадавший в силах связно говорить, наклонился к его лицу.

– … ничего не знает…

– Ваши чувства нам понятны. Однако я думаю, гораздо разумнее будет оповестить ваших близких. Иначе они будут дезинформированы.

Не хотелось омрачать приезд любимого сына. Сатин не мог вступить сейчас в спор или объяснить, почему это имеет огромное значение. Даже оставаться в сознании было мучительно.

Сатин услышал женский звучный голос – к нему обращались на здешнем языке:

– Господин Холовора, вы понимаете, что вам говорят? Вас доставят в больницу. Могут быть внутренние повреждения, не пытайтесь двигаться.

Хотелось остаться одному, в полной тишине. Его пытались приободрить, успокоить. Суетящиеся над ним люди говорили на повышенных тонах, стремясь перекричать образовавшийся гул. Резкие голоса, как дикие пчелы, невыносимо зудели… Холовора услышал чей-то разговор: похоже, его группа была уже в курсе инцидента.

Пострадавшего погрузили на спущенные носилки. Всю дорогу до больницы Сатин слышал, как ему твердят – любыми способами не дать себе заснуть. С ним заговаривали, вынуждая сквозь головокружение, сквозь масленое облако тошноты отвечать, а он лишь ждал, когда этот сон закончится, желая поскорее проснуться.

Некоторое время назад