Камов и Каминка

Люка протер ваткой сгиб левой руки и всадил иголку себе в вену. Затем подсоединил шланг к основанию лампы, отошел, так что шланг натянулся, и открыл краник шланга у сгиба локтя. Зал ахнул. На мониторе было хорошо видно, как по шлангу побежала кровь. Через несколько мгновений кровь достигла цоколя, и лампа вспыхнула. Зал восторженно зааплодировал. Включился свет. Люка раскланивался, прижимая руку к груди.

– В цирке этот номер не прошел бы, – язвительно сказал художник Камов.

– Ну, это же не цирк, – важно ответил художник Каминка, – здесь ведь дело в идее. Образе. А образ есть: художник своей кровью оплодотворяет пустоту, в смысле лампочку, ведь в ней же внутри пусто, там вакуум, кажется?

– Вакуум, – кивнул художник Камов.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал художник Каминка, – и вакуум вспыхивает. Через тернии – игла капельницы – к свету – лампочке. Свет – как метафора добра, истины, иголка – как метафора страданий, кровь – как необходимость жертвы на алтарь.

Он говорил увлеченно, явно довольный тем, что сумел самостоятельно, без текста проникнуть в замысел автора.

– Ну-ну, – скептически сказал художник Камов.

Народ с каталогами в руках, возбужденно обсуждая увиденное, выстраивался в очередь к Люка за автографами.

– Интересно, где это они уже каталоги достали, мне ведь вроде два экземпляра положено, – озаботился художник Каминка.

Он повернулся к художнику Камову, но тот уже отошел и, пользуясь тем, что народ толпится у Люка, рассматривал картины Шрекингера.

Сугубо реалистические натюрморты и пейзажи этого художника, тщательно, до малейшей детали прописанные (его часто подозревали в использовании фотографии), всегда вызывали восхищение художника Каминки своей фантастической сделанностью и виртуозным владением классической техникой масляной живописи. Особенно он восторгался тем, с каким вниманием и умом Шрекингер отслеживает контакт формы и фона.

В живописи, говорил художник Каминка ученикам, точно так же как и в жизни, самое важное и самое трудное – это контакт. Цвета с другим цветом, темного и светлого, одной фактуры с другой, формы с формой. И, как правило, при столкновении двух составляющих возникает нечто третье. Каминка помнил, какое наслаждение он испытал однажды, прослеживая на одном из интерьеров Шрекингера контакт стоящей на полу стремянки с фоном – белой, сложенной из цементных блоков стеной. Собственная тень крашенной светло-серой краской стремянки то расширялась, то сжималась, становясь ближе к фону то темно-коричневой, то резко холодной, темно-серой. Стена мерцала сложнейшей гаммой белого, с еле ощутимыми оттенками розового, фиолетового, голубого. И по линии контакта этих двух форм – круглой трубы стремянки и плоскости стены – возникала, словно нимб вокруг головы святого, сияющая полоска. Она пульсировала золотым, розовым, синим, и следить за приключениями этой контурной линии было для художника Каминки захватывающим дух приключением.

И все же, искренне восторгаясь живописным мастерством Шрекингера, в глубине души к творчеству этого мастера художник Каминка оставался равнодушен.

В отличие от многих своих коллег, к реалистическому искусству он относился с подобающим уважением. Он вообще отказывался выстраивать иерархию стилей, отказывался делить искусство на современное и классическое. Искусство классическое, неоднократно заявлял художник Каминка, потому и классическое, что актуально сейчас. Если оно не актуально сегодня, то оно не может считаться классическим. А стиль, что стиль? Это как игра. И в который раз цитировал когда-то произведшие на него большое впечатления слова художника Камова:

– В игре главное – правила. А дальше, кому-то по душе баскетбол, кому-то футбол. Кому-то кубизм, кому-то барокко. Сумеешь смухлевать так, чтобы никто не заметил, на здоровье. Но без правил, без ограничений вообще никакая игра невозможна. А не нравится, валяй изобретай новую игру с новыми правилами.

Давным-давно, когда он еще читал стихи, в душу ему запал один текст, и не зря видать, ибо с годами он убедился, что это стихотворение для него.

Пусть ни страданья твои,Ни блужданья тебя не тревожат.Правильных много путей,Но и ложных не меньше, быть может.А значит, зачтутся тебеЛишь твое постоянство и смелость,

Ибо приходишь всегда не туда,Куда бы хотелось.Скажут о жизни твоейНадгробной надписи знаки.Каждый из нас – Одиссей,Плывущий к своей Итаке[1].