Канада

Обшитые рифлеными панелями из темного дерева стены спальни Артура Ремлингера, его гостиной и ванной комнаты тонули в полумраке, поскольку жалюзи на окнах остались закрытыми, а лампы горели только настольные, да и с их абажуров свисали во множестве необычные безделушки. Из большой пожелтевшей карты Соединенных Штатов торчали белые булавки — ими были помечены Детройт, Кливленд, Огайо, Омаха, Небраска и Сиэтл, штат Вашингтон. Что означают эти метки, понять было невозможно. В спальне у окна висела написанная маслом картина, изображавшая — я узнал его — элеватор Партро и прерии, которые тянулись от него на север. Ремлингер сказал мне, что Флоренс ее написала в манере «Американской Школы Полуночников», — что это значит, я так и не понял, поскольку оставил том Всемирной энциклопедии на «А» в Грейт-Фолсе. Еще одну стену спальни украшала обрамленная фотография четырех рослых подростков, совсем юных, уверенных в себе, улыбавшихся, уперев руки в бока, — в плотных шерстяных костюмах и при широких галстуках, они позировали перед кирпичным зданием, над широкой дверью которого значилось: «Эмерсон». С другой фотографии улыбался худощавый юноша со свежим лицом и копной пшеничных волос (Артур Ремлингер, снятый много лет назад, — его светлые глаза узнавались безошибочно). Положив руку на плечи стройной женщины в просторных брюках, тоже улыбавшейся, он стоял рядом с тем, что мной отец называл «фордом-coup'e

[17]

со сдвижным верхом» выпуска 40-х годов. Была еще фотография, на которой всякий признал бы семью, много лет назад выстроившуюся перед камерой. Крупная женщина с темными, туго зачесанными назад волосами, одетая в бесформенное, невзрачное светлое платье, хмурилась рядом с высоким, большеголовым мужчиной с тяжелыми бровями, глубоко посаженными глазами и огромными лапищами, также глядевшим хмуро. Темноволосая девочка с беззастенчивой улыбкой стояла бок о бок с высоким костлявым мальчиком моложе ее, все тем же, понял я, Артуром Ремлингером, — в ботинках и детском шерстяном костюме: пиджак о четырех пуговицах и коротковатые брюки. Девочкой была, надо полагать, Милдред, однако я никакого сходства между ними усмотреть не смог. Все четверо позировали перед огромной песчаной дюной. У края картинки виднелся кусочек озера, а может, и океана.

В углу мглистой комнаты возвышалась напольная вешалка, на латунных крючках которой висели поясные ремни, подтяжки и галстуки-бабочки. Гардероб был забит одеждой — плотные костюмы, твидовые куртки, накрахмаленные рубашки, — на полу его толпилась обувь, большого размера и дорогая на вид, в некоторые полуботинки были засунуты светлые носки. Присутствовала здесь и женская одежда — ночные сорочки, домашние туфли, несколько платьев, — принадлежавшая, решил я, Флоренс. В ванной комнате рядом с расческами и украшенными серебряной монограммой Ремлингера щетками для волос, с флакончиком лосьона для кожи и бритвенными принадлежностями располагались баночки кольдкрема, висели резиновая грелка и шапочка для душа; имелось здесь и синее декоративное блюдце с заколками для волос.

На стене спальни я увидел над резной двойной кроватью книжные полки с толстыми синими томами, посвященными химии, физике и латыни, с переплетенными в кожу романами Киплинга, Конрада и Толстого и еще с несколькими, на корешках которых значились имена Наполеон, Цезарь, У С. Грант, Марк Аврелий. Были здесь и книги потоньше с такими названиями, как «Дармоеды», «Невольные попутчики», «Основное право», «Воротилы профсоюзов» и «Мастера обмана» Дж. Эдгара Гувера, — это имя я знал, слышал его по телевизору.

В темных углах обеих комнат обнаружились прислоненные к стене теннисные и бадминтонные ракетки. Имелся также проигрыватель, рядом с которым стоял на полу деревянный ящик с пластинками: Вагнер, Дебюсси, Моцарт. На крышке шкафчика с проигрывателем лежала мраморная шахматная доска с тонкой резьбы фигурами из белой и черненой слоновой кости, весьма увесистыми (я проверил). Они навели меня на мысль: надо будет при следующей встрече с Артуром Ремлингером сказать что-нибудь о шахматах — тогда, если мне все же удастся узнать его поближе, мы сможем играть и я изучу новые стратегии.

В крошечной гостиной я увидел полукруглую кушетку с шершавой обивкой и два кресла с прямыми спинками — лицом один к другому, с низким столиком между ними, голым, если не считать полупустую бутылку бренди и две стопочки; по-видимому, Артур Ремлингер и Флоренс Ла Блан сидели здесь и выпивали, слушая музыку или обсуждая книги. Напротив теннисных и бадминтонных ракеток располагался у закрытого жалюзи окна высокий деревянный насест с обвивавшей его, завязанной узлом тонкой латунной цепочкой. Никаких следов, оставленных птицей, я не обнаружил.