Рита Райт-Ковалева

Канарейка в шахте, или мой друг Курт Воннегут

Один американский студент возвращался в университет после каникул в родном городке. Раннее утро. Пустой вокзал. Скучно. Наконец открывают книжный киоск.

«Полистал книжки, — рассказывал он мне потом, — дрянь, дешевка. Но одна понравилась: на обложке смешная картинка — две руки, на пальцах переплетена веревочка. И название занятное: „Колыбель для кошки“ — мы в детстве тоже так играли. Купил, стал читать — не оторваться, чуть поезд не пропустил. Тогда я собирался стать ученым, и оказалось, что в этой забавной и грустной книжке говорится о серьезнейших вещах, и главное — об ответственности ученых перед человечеством, об опасности изобретений и открытий, попадающих в руки безумцев или бесчеловечных убийц, и о том, что — главное и неглавное в отношениях между людьми.

В университете книга пошла по рукам: раньше никто не знал этого писателя. Стали искать его произведения, прочли все, что могли. И тут вышел новый роман — „Бойня № 5, или Крестовый поход детей“. Лучшей книги я давно не читал…»

Этот молодой американец, теперь — профессор Ноквилского университета, Дон Финн, — стал горячим пропагандистом произведений Курта Воннегута. Посылая мне его книги, он писал, что до выхода «Колыбели для кошки» и «Бойни № 5» Воннегут был почти никому не известен: его романы считались «научной фантастикой», выходили в бумажных обложках, в дешевых изданиях, и ни денег, ни славы автору не приносили.

Изданная у нас в «Библиотеке фантастики» «Утопия 14» тоже прошла незамеченной.

Но когда вышли на русском «Колыбель для кошки» и «Бойня № 5», советский читатель полюбил Курта Воннегута не меньше, чем его соотечественники.

Перевод обоих этих романов был одним из самых памятных событий в моей долгой литературной жизни.

Отношения переводчика с переводимым автором — штука сложная, я бы даже сказала, интимная, душевная. Если это классик — уходишь в глубь веков, стараешься проникнуть в ту эпоху, восстановить реалии, традиции, нравы давно ушедшего прошлого. Но если автор — твой современник, живет сегодня где-то рядом, хотя и на другой стороне Земли (а как часто мы забываем, что Земля круглая!), то возникает — должна возникнуть! — живая связь, личная приязнь, когда, как говорит мой любимый герой из повести Сэлинджера, «прочтешь его книгу — и хочется позвонить ему по телефону».

Мне очень хотелось позвонить Курту Воннегуту по телефону, но первым позвонил он сам: он читал лекции в английских университетах, я работала в парижском Музее Человека, собирая материал для книги об одной из первых групп Сопротивления. Голос по телефону был удивительно мягкий, даже робкий, и только к концу разговора, условившись встретиться в Париже, мы оба рассмеялись, когда он сказал:

«Вы меня сразу узнаете — я длинный-предлинный, и волосы длинные, и усы…»

Суббота. Холл одного из небольших отелей Парижа. И навстречу мне из глубокого кресла подымается огромного роста, очень элегантный человек с курчавой шапкой волос и совершенно детскими, широко раскрытыми глазами.

Эта встреча стала началом многолетней дружбы. Воннегут присылает мне все свои книги — часто еще до выхода, в верстке, и много пишет о себе, своих планах, своей работе.

Как-то он сказал, что писатель на этой планете — как канарейка в шахте: в старину шахтеры, проверяя, нет ли в забое опасных газов, брали с собой эту птичку — она особенно чувствительна к малейшим изменениям в атмосфере, незаметным для людей.

«Писатель — сверхчувствительная клетка в общественном организме, говорит Воннегут. — И эта „клетка“ первой должна реагировать на те отравляющие вещества, которые вредят или могут повредить человечеству».

«И еще одно: людей часто гнетет одиночество, чувство оторванности от других, от жизни. Нет, как прежде, большой родни, добрых соседей, друзей детства. И писатель может стать „связным“, он может объединить вокруг себя тех, кто думает, как он, верит в то, во что он верит… И не отнимайте у меня веру в счастье человечества: я не мог бы выйти из частых своих пессимистических настроений — а для них так много причин! — если бы у меня не было этой „робкой, солнечной мечты!“ — этой моей утопии…»

Жизнь у Курта Воннегута была совсем не легкой, и сохранить оптимизм было не так-то просто. Он говорит, что на его поколение «черной тенью легла Великая Депрессия — та волна банкротств, разорений, страха и уныния, которая обрушилась на моих родителей в начале 30-х годов».