Канарский грипп

Но Александр Брянов, оставаясь несколько минут на том месте, увидел гораздо больше. В его памяти вдруг разверзлась безвоздушная пустота, и та картина, которую он увидел перед собой — Канал, палаццо, церковь, белоснежный мостик, — оказалась лишь «поверхностным натяжением» на этой пустоте. А потом под «поверхностным натяжением» вдруг замелькали картины, будто оттуда, из пустоты, вихрем бросило в лицо Брянову ворох открыток с видами волшебного города… Улочки, дворики, мостики, фонари, столики на набережных, светящиеся витрины, россыпи и горы масок. И всюду — Элиза, ее улыбка, ее золотистые волосы. И — отблески чужой ностальгии.

И когда ворох открыток пролетел сквозь него, Брянов вспомнил обыкновенную ночную темноту, контур окна с дальним огоньком и — огоньком вблизи, папироской в тонких пальцах Элизы. И в довершение — отблеск рассвета на никелированном шаре и продолговатую паутинку ее чулок.

— Вам нужна помощь, синьор? Вам нехорошо?

Брянов понял, что у него закружилась голова.

— Спасибо. Все в порядке.

Он внимательно посмотрел на случайного альтруиста: высокий, крепкий, в строгом костюме, неярком галстуке. Вдруг всплыло в голове: «Данте». Почему в кавычках?..

Ну конечно, так называлась гостиница, в которой они тогда остановились. Они… Почти втроем. Брянов кое-как усмехнулся. Он достал из нагрудного кармана маленький проспект, уточнил для уверенности: «Гориция». Теперь ему полагалось остановиться в гостинице «Гориция», неподалеку от площади Сан-Марко. Если бы другие «они», те, которые направляли его шаги в настоящем, знали все о гостинице «Данте», то, надо полагать, воспользовались бы ею как «ключом-индуктором»… Каждый в этой жутковатой игре знал только часть лабиринта. Тот, кто получит полный план, станет властелином мира. Так подумал Брянов, пряча проспект.

— Вы первый раз в Венеции? Вы не знаете, как добраться до гостиницы?

Брянов даже удивился, что альтруиста еще не заменили другим, не столь подозрительным.

— Бывал раньше. Но очень давно, — признался Брянов и назвал гостиницу «Гориция».

Тот рассказал, где можно сесть на речной автобус, где потом сойти:

— …Сразу за Понте-Риальто. Вы помните Понте-Риальто?

Брянов похолодел:

— Трудно забыть… Понте-Риальто.

Когда тяжелый ажур белой арки моста появился из-за поворота, Брянов крепко ухватился за поручни.

Он увидел и вспомнил — но и то и другое принадлежало не ему, появившись и призрачно повиснув в пустоте…

Рука Элизы над водой, мгновенная прохлада сумрака, губы Элизы… Когда кораблик ткнулся в пристань, Брянов открыл глаза. Он вышел с колеблющейся опоры на твердую, смело оглянулся на волшебный мост — и вдруг почувствовал себя лучше. Этот ракурс уже мог принадлежать ему: с этой точки Пауль Риттер моста не видел.

Вскоре Брянову стало еще лучше. Он двинулся по улочкам, как ему показали, немного заблудился и сделал передышку в каком-то узком проулке. Здесь и вправду оказалось совсем хорошо, верно, оттого, что Пауль Риттер сюда никогда не забредал.

Теперь Брянов знал, что способен существовать в Венеции самостоятельно — в особо отведенных местах. Однако знал он и то, что и в этих местах, как за чертой магического круга, ему спастись не удастся. Все равно придется идти по древнему лабиринту, пройти странное посвящение — и чем быстрее, чем безогляднее он пройдет его до конца, тем вероятнее он останется самим собой.

Оставив вещи в номере, Брянов сразу спустился вниз, выпил в ресторанчике чашку кофе и, выйдя на узкую улочку, посмотрел в одну сторону и в другую, сквозь толпы туристов. Для того, кто сам призрак, обычные люди — тоже призраки.

Еще по дороге к скромной с виду, однако же совсем не дешевой трехзвездочной гостинице Брянов обзавелся в одной из лавочек схемой города, и портье красным фломастером вывел на ней кратчайшую траекторию до другой гостиницы, именовавшейся «Данте». Она находилась по другую сторону Канала, и путь теперь так и так пролегал прямо через Понте-Риальто. Деваться было некуда.

Поначалу он ощущал под ногами приятно твердый тротуар и обращал внимание на всякие витрины. И шедшие ему навстречу и догонявшие его японцы — японцев разбрелось по Венеции невообразимое множество — казались ему очень живыми людьми.