Каникулы Кроша

Наглядевшись на меня, дети залезли на диван, стали прыгать, шуметь, кувыркаться. Краснухин, не глядя на них, говорил: «А ну марш отсюда!» Но они не обращали на эти слова никакого внимания, продолжали прыгать и шуметь. И самому Краснухину они, по-видимому, не слишком мешали. Или он просто такой добрый – не может их выгнать.

Краснухин не спросил, кто я и откуда, взял у меня спрута, рассмотрел.

– Что ты хочешь за него?

– А что у вас есть?

Краснухин повращал глазами.

– Мало ли что у меня есть...

Он отодвинул мольберты, за стеклом шкафа стояли нэцкэ. Много нэцкэ. У Веэна большой шкаф, и каждая нэцкэ видна, как на выставке. А здесь шкаф небольшой, и фигурки стояли тесно, в несколько рядов.

Перебирая нэцкэ и отыскивая ту, которую он собирался дать мне за спрута, Краснухин спросил:

– Давно собираешь?

– Нет.

– Знаком с настоящими коллекционерами?

– Так, с некоторыми...

Мои ответы были неуверенными, мне было стыдно врать. Краснухин внимательно посмотрел на меня. Тем временем Галя и Саша расшумелись на диване так, что мы с Краснухиным почти не слышали друг друга.

– Люда, забери их! – крикнул Краснухин.

В мастерскую вошла молодая женщина, тонкая и стройная, с прекрасным и измученным лицом, какое, наверно, и должно быть у жены настоящего художника: она и натурщица, и мать, и хозяйка в доме, где мало денег и много неприятностей.

Она позвала детей, и они покорно пошли за ней.

Краснухин поставил на стол несколько нэцкэ:

– Выбирай.

Ни одна нэцкэ мне не понравилась. Лебедь, черепаха, крыса, лягушка, кучка грибов, заяц... Наверно, Краснухин предлагал мне не лучшие нэцкэ – да ведь и спрут не многого стоил. И кроме того, мне нравились фигурки людей. Меня охватил азарт обмена, как будто я меняю нэцкэ для себя.

В эту минуту я понял, что коллекционирование – это страсть, игра и риск.

– Мне нравятся изображения людей, – сказал я.

Я показал на ярко раскрашенную фигурку клоуна в колпаке, широченных брюках, с красным, веселым, разрисованным лицом. Одна нога его была приподнята, он притопывал, приплясывал, излучал радость и веселье. Такую нэцкэ я бы взял с удовольствием.

Краснухин повращал глазами.

– Мало ли, брат, что тебе нравится. Ты, я вижу, не дурак.

– А вы знаете такую нэцкэ – мальчик с книгой? – спросил я.

Краснухин пристально посмотрел на меня.

– Откуда ты знаешь про нее?

– Читал.

– Это знаменитая нэцкэ, – сказал Краснухин, – лучшая из коллекции Мавродаки.

– Кто такой Мавродаки?

– Ты собираешь нэцкэ и не знаешь, кто такой Мавродаки?

– Не знаю, – признался я.

– Коллекция Мавродаки была лучшей в стране.

– Вы сказали Мавродаки?

– Мавродаки.

– А где он?

– Его уже нет.

Странный ответ. Что значит «его уже нет»? Умер? Тогда так и надо сказать: умер. Но по тому, как Краснухин это произнес, я понял, что он не хочет об этом говорить, и я только спросил:

– А коллекция?

– Исчезла.

– Совсем?

– Изредка появляются отдельные экземпляры, но из разных источников – коллекция разрознена.

– А фигурка мальчика с книгой?

– Не появлялась...

Он помолчал и задумчиво добавил:

– Такие великолепные произведения искусства, а их превращают в предмет спекуляции и наживы.

И посмотрел на меня так, будто именно я превращаю нэцкэ в предмет наживы и спекуляции. Не догадывается ли он, от кого я пришел?

– Ну как, обмен не состоялся? – спросил Краснухин.

– По-видимому, нет.

Какой мне смысл меняться для Веэна?

Опять, вращая глазами, он посмотрел на меня. Черт возьми, как он странно смотрит!

– Ладно, – широкой ладонью Краснухин сгреб фигурки со стола, – будет время – заходи.

17

Самое лучшее в плавании по реке – это отвал. Гремит музыка, река далеко разносит звуки радиолы, люди веселы и возбуждены. На палубе хлопочут матросы, взбегают по трапам стюардессы; здесь свой, особенный, независимый плавучий мир. Сверкает на солнце белый теплоход. Речной вокзал, легкий, красивый, устремлен в небо. С реки дует прохладный ветерок, катера, хлопая днищем, вздымают белую пену бурунов. На меня пахнуло запахом реки, и мне снова захотелось прокатиться по ней... Не так уж это скучно, в конце концов. Берега, пристани, деревни, города, рыбаки, створы, шлюзы, бакены...

Но я не могу ехать – у меня Зоя. На кого я ее оставлю? На пижонов, которые толкутся у прилавка? Или на Шмакова Петра, который увязался за мной в Химки и сейчас, как и я, стоит на причале.

Вот за своих стариков я рад. Будут сидеть на палубе, папа будет играть в преферанс. Иногда и мама будет играть, но без папы: вместе они не играют, поссорились как-то во время игры и с тех пор играют отдельно. Будут покупать на пристанях огурцы и помидоры, и свежую сметану, и живую рыбу, если попадется, и арбузы, и дыни...