Кантианские вариации

Второе, что я помечу. Я говорил уже, что то, чего нельзя просто предположить, или некоторое первое действие (оно же – уже мыслю, в действительной связи),

есть одновременно и произвольное соединение, произвол разрубает гордиев узел бесконечности. Кант указывает тем самым на факт, что это соединение все-таки происходит. Дальше мы не можем анализировать, оно перестало бы быть произвольным, если бы мы могли его дальше анализировать; и мы оказались бы как раз в одном-единственном мире, в котором не учитывается ограничение, накладываемое тем, что само место (место души и вообще место в широком смысле этого слова) определяется в зависимости от того, есть действительная связь или нет действительной связи. Кант говорит, что тот факт, что это соединение все-таки происходит, – а мы имеем этот факт просто на уровне того, что уже мыслю, уже в действительной связи, – не может задаваться законом: закон впервые на его основе и возникает и дает нам термины описания мира. Следовательно, мы не можем дважды применять термины закона. Сначала возникает в действительной связи, или уже мыслю, или произвольное соединение, и тогда возможен опыт, тогда впервые на этой основе возникает закон и мы получаем термины описания чего-либо в законах, получаем термины законов. Мы не можем второй раз употребить термины законов, чтобы в них проанализировать саму эту основу. Вот этот ход нужно уловить. В этом смысле мы не можем ставить вопрос о возможности опыта – эта возможность всегда осмысливается в некотором понятии, дополнительном по отношению к закону, к частным законам. И этими дополнительными понятиями у Канта являются понятия мировой связи и единства вещей, которые суть основа доказательства бытия Бога.

Понятие бога, некий квазирелигиозный концепт божественного интеллекта и божественного действия не есть просто бантик или пришлепка ко всему корпусу, или зданию, классического физического и философского мышления XVII и XVIII веков. Понятие бога нельзя выкинуть как причуду, как оставшийся след непоследовательности Канта или Декарта, как некоторый признак их личной религиозной богобоязненности, набожности. Все эти последние вещи лежат в сфере религиозного познания и являются элементом его истории. Мы же находимся в сфере философии и науки. И здесь мы четко видим, что концепт бога в самом корпусе и здании мышления не есть теологическое понятие, а есть необходимое звено, необходимый элемент, посредством которого или через косвенную форму которого – через рассуждение о некотором гипотетическом божественном сверхмощном, нечеловеческом интеллекте – нами рассматривается вопрос о частных законах, и мы понимаем, что законы эти появляются в нашем мире и сами термины их даются после того, как что-то случилось. Понимаем, что то, что случилось (уже мыслю, действительная связь, то, что нельзя предположить),

мы не можем разлагать в терминах законов, в том числе в терминах причинных связей, что есть еще одно понятие – на его отдельность указывают термины «систематическая связь», «мир как система», «мировая связь в единстве вещей» – и оно указует на согласованность множества законов, которая не может быть объяснена случайностью. Эта тема появится у позднего Канта как тема телеологии. Тема согласованности множества частных и разнообразных, разнородных законов; согласованности, которая может быть приписана лишь воспроизводству некоторой производящей основы всех этих законов.

Третье, что я хотел пока кратко пометить. Исходная интуиция Канта связана с необходимостью обращения внимания на объяснение мира, на то, как мы объясняем мир и какие ограничения этого объяснения на нас накладываются. Например, когда мы объясняем мир, мы уже своей душой занимаем место в этом мире и это – ограничение, накладываемое на нас. Понимая это ограничение, мы понимаем, что миры множественны и мы не должны разделять, расчленять в понятиях саму возможность возможностей, поскольку сама возможность опыта впервые дала нам термины, посредством которых мы и определились в мире, и эти термины нельзя второй раз использовать, чтобы сам этот мир откуда-нибудь вывести. Над этой фундаментальной интуицией (выражаемой также нелепым словосочетанием «критический Кант») Кант будет биться с первых своих шагов и биться всю жизнь, постепенно наращивая аппарат и находя наконец для нее языковую форму, то есть такое словосочетание, которое стояло бы на ногах, отвечало требованиям логики, логической последовательности, когерентности. Свой аппарат он находит именно для этих вещей, которые я пытаюсь вынуть и которые задавлены массой кантовского учения, изложенного в книгах.