Капитализм кризисов и революций

Социальные революции эпохи торгового капитализма и развернувшиеся при переходе к промышленному капитализму (последняя четверть XVIII в.) не завершали формационной эпохи. Изменение социально-экономической формы для определенных наций происходило, но это не была смена формаций в понимании вульгарного марксизма. Не феодализм менялся на капитализм, а буржуазное начало избавлялось от феодального наследства и устанавливало свое безраздельное господство. Случалось ли это само собой, в силу одного лишь успеха развития капиталистических отношений в наиболее передовых странах мира? Нет, механизмом запуска перемен являлся большой кризис в мировом хозяйстве. Он демонстрировал, что далее старое и новое не могут соседствовать, и новое не может терпеть власть старого, а должно овладеть государственным управлением, дабы перестроить общество и тем открыть ему выход из экономического тупика. Сложность этой задачи уже в эру торгового капитализма определила «распад» революции на фазы с особым содержанием, когда даже реставрация играла созидательную роль. Но обо всем этом позднее.

Итак, перемены эти были связаны с экономическими кризисами. Завоевав власть в перечисленных передовых странах, к коим нужно добавить Соединенные Штаты, капитал завоевал себе большую свободу в рамках хозяйства планеты. Империи стали другими. В ходе непростой и порой кажущейся нелепой борьбы выстроилась новая иерархия государств. Так, к середине XIX столетия Англия оказалась мировым гегемоном, хотя ее колониальные успехи к моменту революции были весьма скромными. Но что же это были за «промежуточные» кризисы эры торгового капитализма?

Вопрос о природе кризисов эпохи торгового капитализма остается во многом открытым. Наблюдения позволяют выделить перепроизводство товаров как экономическое явление (признак больших кризисов XVI—XVIII вв.), которое возникло задолго до эры промышленного капитализма, до индустриальной революции и «первого» мирового циклического промышленного кризиса 1825—1828 гг. Естественно, «десятилетних промышленных циклов» до индустриальной революции не существовало. Рост производства происходил медленно. Спрос также не мог возрастать быстро до того момента, пока в Южной и Северной Америке в XVI в. не началась разработка серебряных рудников и золотых приисков, а ранее богатства местных держав не были захвачены испанскими конкистадорами. Именно такая база денежной эмиссии сделала Испанию главным потребителем Европы 1500—1650 гг.

Производство XVI в. не могло поспеть за спросом. Последовала революция цен — снижения покупательной способности металлических денег. Одновременно с этим происходила революция лавок, красочно описанная в работах французского историка Фернана Броделя^[40]

. Подъем розничной и колониальной торговле продолжался и в XVII столетии. Он был дважды прерван с неприятными для испанской гегемонии последствиями: во второй половине XVI в. в Новом Свете нехватка рабочих рук совпала с исчерпанием месторождений драгоценных металлов. Долги Испании были в тот момент на максимуме — сказывались десятилетия войн против Франции за контроль над Италией. Последовал дефолт. Вместе с ослаблением платежеспособного спроса Испании это и составило кризис. Лишь когда католическая церковь, в ходе процесса в Вальядолиде в 1550 г., нашла у индейцев душу, это приняли в колониях и было решено ввозить туда больше «бездушных» негров, а корона обрела новые рудники, экономическая ситуация в Европе стала медленно выправляться. Валлерстайн выделяет это решение о «доброй» колонизации как весьма важное, поскольку в предыдущий период эксплуатация коренного населения Америк была крайне жестокой^[41]. Это привело к истощению людских ресурсов и стало одной из причин финансового кризиса монархии и сокращения продаж на европейском рынке.

Были ли тут признаки перепроизводства? Товаров имелось больше, чем могло быть приобретено. Кредитный пузырь надулся и лопнул. Без денег осталась не только испанская казна, но и наемники, купцы, рабочие мануфактур и ремесленники. В ответ на возросшее налоговое давление восстали испанские Нидерланды. И хотя движение в границах современной Бельгии было в итоге подавлено, а местные буржуа, дворяне, ремесленники и лавочники вернулись к повиновению, но революцию не удалось победить на севере. Здесь не вернулись к повиновению и католицизму взамен на выгоды от причастности к рынку испанской монархии. Здесь революция укрепилась и взяла верх. В новом подъеме участвовали уже новые — буржуазные Нидерланды.