Капитан госбезопасности. В марте сорокового

— Меня называй на «ты» и по имени. Борисом. Кстати, настоящее имя. Как и ты останешься Василием. Если нет необходимости менять имена, никогда их не меняй…

Поезд с набранной им скоростью мчал вагоны к городу Коломыя. И, наконец, примчал.

Понятие города, оно бесспорно весьма разное у жителей разных населенных пунктов. Для деревенских обитателей Коломыя безусловно самый настоящий большой город: вона сколько улиц, а дома, окружающие вокзал и образующие городской центр, трехэтажны и многоквартирны, здесь расположены всякие управы и конторы, так же в городе имеются самые настоящие заводы. Но житель Ленинграда, если и назовет сие поселение городом, то лишь проявляя уважение к чувствам местного населения. А про себя не определит иначе как «городишком». Столичный снобизм, он вызревает сорняком, выполоть его невозможно, можно лишь скрывать.

Полученный во Львове адрес привел их на окраину города, до которой они без труда и быстро добрались пешком. Дом хороший, основательный, хозяйственный. Камень, кирпич, черепица. И все дома по этой улице добротные, слепленные, складывается впечатление, по одному чертежу.

Калитку можно было открыть и снаружи, просунув руку. Однако капитан стал стучать по ней и звать:

— Эй, хозяин!

— Войдем? — предложил Василий.

— Видишь, конура пустая. Значит, псина его бегает по двору. Если тебе ноги для нее не жалко, входи.

Тогда Василий засунул два пальца в рот и залихватски свистнул. Наконец из-за дома показался хозяин. В черной, украшенной вышивкой жилетке поверх просторной холщовой рубахи, надетой на свитер. Голову его покрывала шляпа с широкими полями и с сеткой, откинутой от лица. В руке он держал дымарь. Всмотрелся издали в гостей, потом неторопливо пошел по дорожке из битого кирпича, слегка припадая на левую ногу.

— Шо нада?

— Медком, отец, у тебя разжиться хотим, — завязал разговор капитан. — Знатный, слыхали, медок. Ты же Имре будешь?

Пчеловод поддержал русскую речь.

— Имре, Имре. Сладкого хочите? Чой-то взрослы вы для медка.

— А мы его растворенным попьем. В виде бражки. Бражка ж должна быть?

— Вам попьем, а меня за варение самогона сведуть. Иди по хатам. — Дед… хотя какой он дед, лет пятьдесят с небольшим, пышные седые усы разве старят… говорил с акцентом, но не с украинским.

Это все был балаган. Пора и пароль произносить.

— Ты лучше скажи, отец, как нам с приятелем до села Нижнего Селища добраться? Пешком дойдем или на подводу проситься?

Вот не даст сейчас пчеловод отзыв, тогда что? По домам? Ну, не увидеть тогда Христине своего брата, а увидеть приговор, этапы, пересылки, жаль будет женщину, но каково самому-то будет возвращаться не солоно хлебавши.

— Путаете вы, нет в округе такого села. Ольшаны есть, Драгово, Забродь.

«Вот и славно, что нет», — подумал капитан, с облегчением выслушав отзыв на пароль.

— Тогда открывай калитку, отец, — капитан нетерпеливо постучал костяшкой пальца по почтовому ящику. — И учти, что от бражки мы с приятелем тоже не откажемся.

Город Коломыя

Их усадили за дощатый стол. Пчеловод, избавившись от принадлежностей своего увлечения, вынес из дому кувшин, три глиняных стакана и закуску — пшеничный каравай и брынзу. Медовуха ласкала горло мягкой сладостью и пощипывала градусом небо. Они с Василием пообедали на вокзале в заведении под вывеской, рассчитанной на далекое будущее — «Ресторан». Там капитан наелся и сейчас ему хватало медовухи. Не то Василий, здоровяк налегал на хлеб и брынзу за двоих. Собака, наличие которой предположил капитан, имела место быть и сейчас лежала на земле неподалеку от стола. Она была неизвестной капитану породы, большая и лохматая.

— А старуха твоя где? — спросил Василий, когда старик, ходивший за трубкой, вернулся к столу.

— Померла старуха прошлый год.

— Отец, а ты кто по национальности будешь, вот не пойму никак? — Этот вопрос достался пчеловоду от капитана.

— Из унгаров мы.

— Из венгров, что ли?

— По-вашему, венгров. Нас тут много живет. Эта улица почти вся унгары.

— Давно ты тут проживаешь?

— Да как сказать. С девятнадцатого.

— Понятно, — весомо сказал Василий, подставляя огромную ладонь под посыпавшиеся изо рта крошки. — С марта или с августа девятнадцатого?

— Наслышанный? — Пчеловод по имени Имре поднес спичку к крошкам табака в трубочной чашке.

— А как же! По соседству живу.

— Да с Венгерских Советов тут, — с ответом Имре подождал, прежде раскурил трубку.

— Чего ж к хортистам[37]

не вернулся?

— А чего бегать туда-сюда. Тут ничего устроились.

— По-русски хорошо говоришь. Где научился? — Капитан отрезал-таки себе брынзы. То ли медовуха разжигала аппетит, то ли прожорливость Василия заражала.

— И русских тут хватат, и хохлов, и востальных.

— Ну, а с ногой что?

— Шо ты ко мне причепился?

— Да интересно, — пожал плечами Шепелев.

— Я ж не спрашиваю, кто ты, что делаешь, что в кутулях вот. Даже имя твое не вызнаю.

— А я и не скажу.

— Зачем я должон?