Капитан гренадерской роты

Она тоже очнулась. Она в смущении взглянула на него и зарделась ярким румянцем.

— Князь… Дмитрий Андреевич… это правда?! — прошептала она.

— Пойдем, моя дорогая… Успокойся… Я отыщу князя Константина, я скажу ему, что ты хочешь быть моей женой. Ведь да? Ведь ты согласна?

— Дядя! Да, иди к нему, скажи ему… Скажи ему, что я люблю тебя… Мне самой к нему хочется… он так любит меня, он так будет рад за меня. Я его знаю, моего дорогого, доброго дядю. Но теперь, сейчас — этот шум, эти гости — я бы убежала от них подальше…

Они сделали шаг к выходу из грота. Перед ними бледный, смущенный, с отчаянным и виноватым выражением в лице стоял Федя. Он кончил свой танец с Зосей. Он всюду искал глазами Гальшку и нигде ее не видел. Рассеянно спустился он в сад, ушел от толпы и нечаянно набрел на маленький грот. Он слышал последнюю фразу Гальшки, видел ее со своим князем, видел, как они смотрели друг на друга, и вдруг как будто что ударило его в сердце — он понял все. Он понял, что чуждые друг другу люди никогда так не смотрят в глаза один другому…

Еще день, один только день тому назад, он бы всей своей преданной душой радовался за горячо любимого покровителя. Отчего же теперь не радость, а тоска смертная охватила его, и он вдруг почувствовал себя самым несчастным, самым погибшим человеком?..

А между тем князь и Гальшка, узнав его, успокоительно переглянулись. Сангушко еще незадолго до этого указал ей Федю в зале и рассказал про него.

Она улыбнулась юноше своей чудной улыбкой.

— Я знаю тебя, Федя, — сказала она. — Я очень рада тебя видеть. Князь рассказывал мне, как ты его любишь и как ты спас его в Сорочах.

Федя молчал. Он был не в силах говорить в эту минуту. Ему показалось, что его грудь разрывается на части.

Гальшка заслышала чьи-то приближавшиеся шаги. Она пугливо прислушалась и, не отдавая себе отчета в своих действиях, быстро повернула к крутому извиву садовой дорожки.

С другой стороны показалось несколько человек гостей, весело и громко болтавших. Они узнали князя Сангушко и, почтительно обойдя его, прошли мимо.

Князь и Федя были одни.

— Федя, что с тобою? — спросил князь, ласково кладя свою руку на плечо юноши. — Отчего ты так смущен? Отчего ты не глядишь на меня? Ты что-нибудь слышал — говори!

— Да, я тебя знаю, негодный! — еще ласковее в обаянии своего счастья, в страстном желании поделиться им с близким человеком продолжал князь. — Ну, уж не хочу на тебя сердиться. Слушай — я тебе первому поведаю… Слушай… Я женюсь скоро, княжна Елена — моя невеста… Только тише… До поры до времени ни гу-гу… никому; как есть никому — понимаешь?.. Ну, что же ты меня не поздравляешь?.. Разве ты не рад? Обними же меня, мой добрый мальчик. — Федя бросился на шею князя и неудержимо, как малый ребенок, залился горькими, отчаянными слезами. Удивленный Сангушко не знал, что и подумать. Он постарался его успокоить и спешил в замок разыскивать в толпе князя Константина. В другое время он очень заинтересовался бы слезами Феди, которого знал за далеко не слезливого юношу; он, может быть, даже отгадал бы истинную причину этих слез. Но теперь он был до того поглощен своим счастьем, что весь мир не существовал для него. Через минуту он уже и не думал о слезах Феди, совсем даже забыл их.

Пир продолжался. В просторных столовых делались приготовления к обильному ужину. Группы мужчин, не принимавших участия в танцах, с раскрасневшимися лицами и расстегнутыми кафтанами весело и шумно болтали и в то же время с явным любопытством и нетерпением посматривали в двери, откуда нарядная прислуга вносила кушанья и вина.

Князь Константин, уставший и недовольный своими наблюдениями, окруженный влиятельными магнатами, толковал о предстоящем сейме. Порою он недоверчиво взглядывал на графа Гурку, который был тут же и почтительно выслушивал князя, каждую его фразу сопровождал одобрительным кивком головы или льстивым восклицанием.

Сангушко, долго искавший хозяина, обрадовался, заметив его, и тотчас подошел к говорившим. Речь шла о предмете, близком его сердцу и до сих пор его чрезвычайно волновавшем. Еще на днях он решил, что нужно серьезно и обстоятельно переговорить с князем Острожским о делах литовских, действовать с ним заодно и руководиться его советами. Он вспомнил, что хотел сообщить князю о своем решении учредить в многолюдных Сорочах, бывших его любимой резиденцией, русскую школу, а если можно, то и типографию: хотел просить князя помочь ему в выборе учителей для этой школы и указать мастеров типографского дела…

Он и теперь постарался вслушаться в разговор, в горячие доводы князя Константина. Но он был удивительно рассеян и даже едва ответил на какой-то вопрос, ему предложенный. Ему вдруг показалось, что все эти дела, такие существенные и настоятельные, теряют для него свое прежнее значение. У него было только одно теперь дело, и от успеха этого дела зависела вся дальнейшая жизнь его.

Он улучил удобное мгновение и шепнул князю Константину, что ему нужно поговорить с ним наедине и немедленно.