Капитан гренадерской роты

Если бы знал ты, Купало,Как я по Грице тоскую,Сколько уж слез моих горькихКануло в землю сырую.Ты такой добрый, Купало.Ты бы помог мне, девице,Все про меня рассказал быЗлому мучителю Грице.

Глянь, кругом вода и лес,Глянь, Купало милый!Мою хатку ветер снес,Меня кинул милый!Если бы знал ты, как бьетсяСердце, что птица на ветке.Ты, такой добрый, ты б не далГрица злодейке-соседке.

Я ведь сиротка, Купало,Нет ни отца, ни милого!Кто же меня приголубит,Скажет сердечное слово?!Глянь, кругом вода и лес,Глянь, Купало милый,Мою хатку ветер снес,Меня кинул милый![11]

Далеко-далеко, в самую глубь вековечного леса, уносились эти звуки, повторяясь на бесчисленных отголосках и постепенно замирая. Они уносились туда, в светлое жилище Купалы, где за высоким тростником, за непроходимыми болотами, топями и бочагами раскинулась благоухающая вечнозеленая поляна.

Густые тени невиданных деревьев обрамляют ее; огромные седые звери стерегут ее. Там никогда не заходит солнце, там земля так же прекрасна, как и небо…

Купальные игры оживлялись. Уже начались прыганье через костры, пляска и громкие крики, визги и веселый хохот… Но что это?.. В лесу какой-то гул, будто конский топот. Все ближе да ближе. Старики и женщины стали унимать расходившуюся молодежь и прислушиваться. Точно: приближается что-то огромное, как будто какой-то ураган ломает сучья. Вот, запыхавшись, вне себя от волнения, из лесу выбежал парень, ходивший наблюдать за папоротником. Он громко кричит и объявляет, что в лесу конные, много конных, и мчатся они прямо сюда, к речному берегу.

Все в смятении. Что это за люди: по своему делу какому или враги лютые — разбойники? Все вспоминают, как третьим летом наехали тоже всадники, человек сорок, накинулись на островок, обобрали все дочиста, последнюю рубашку отняли, захватили с собой трех молодых девушек — да и были таковы. Уж и теперь не те же ли злодеи?!

Еще встревоженный люд не знал на что решиться, как из-за деревьев показались всадники. И было их видимо-невидимо, несколько сотен. Но с виду они не были похожи на прежних разбойников. Те — оборванцы с грязными, страшными рожами, на неоседланных, шершавых лошадях, с топорами да разным дрекольем. Теперь же перед дрожащими, обезумевшими от страха поселянами храпели лихие, взмыленные кони. Всадники блестели разным невиданным оружием, красивой, чудною одеждой.

Многие из поселян бросились бежать через болота на свой остров. Другие не шевелились, будто окаменев со страху. Вот из толпы, тесно прижавшейся друг к другу, робко вышло несколько стариков. Они приблизились к всадникам и бросились им в ноги, моля пощадить животы их.

— Дурачье! Дурачье! — крикнул на них только что слезший с коня и привязавший его к дереву тучный человек с огромными усами. — Никто вас и пальцем не тронет; но только, чур, все вон отсюда! И без вас нам места мало на этой полянке…

Старики быстро встали на ноги, вернулись к своим, и скоро вся праздничная, обвитая цветами толпа молчаливо двинулась по подсохшему болоту.

— Эки, прости Господи, места окаянные, — ворчал между тем толстяк. — Эки проклятые болота! Во весь-то день первое удобное место сыскалось.

— Ну что ж, Иван Петрович, здесь ночевать нужно, а то и кони наши, да и мы сами из сил выбьемся, — сказал, подъехав к нему, молодой всадник.

— А то как же, князь, разумеется, ночевать. Сейчас прикажу тебе с княгиней шатер изготовить, да и ужин найдется, — ответил толстяк.

Князь спрыгнул с коня и быстро подошел к сопровождавшему его всаднику. Это был юноша, почти ребенок. Его лицо, насколько можно было разглядеть сквозь сумрак едва побелевшей ночи и потухший огонь костров, поражало необычайной красотою. На юноше был красивый бархатный костюм, какой обыкновенно носили тогда пажи вельмож литовских.

Князь ловкой и сильной рукой помог юноше сойти с коня и нежно обнял его за талию.

— О, какое мучение! — отчаянно проговорил он. — Как ты, должно быть, устала, как ты разбита, моя Гальшка…

— Нет, ничего… теперь отдохнем, — стараясь улыбнуться, прошептали прекрасные побледневшие губы…

Скоро воины устроили нечто вроде шатра под огромным развесистым дубом. На мягкую траву положили несколько ковров. Князь Сангушко делал распоряжения. Он приказал небольшому отряду воинов рассыпаться в разных направлениях по лесу и чутко прислушиваться. Лошади у всех пусть останутся оседланными, никто не должен снимать оружия.