Капитан Трафальгар

– Быть может, ваша милость изволит заметить, что среди обвиняемых находится негритянка! – заметил мулат, подчеркивая это слово тоном высшего презрения, как будто собственная мать его не была чернокожей. – А те двое – ее ближайшие друзья и, вероятно, выразили желание принять участие в празднестве вуду.

– Хм!.. – протянул в ответ на это судья. – Мне что-то с трудом верится в ваши показания, тем более, что в этом деле есть одно обстоятельство, не совсем говорящее в вашу пользу, а именно: один из обвиняемых вами, Жордас, является как раз лицом, подписавшимся под весьма серьезного свойства жалобой на вас, поданной им в суд вчера, а также и под письмом, появившимся вчера во всех газетах Нового Орлеана. Вот почему довольно трудно не предположить с первого же взгляда, что вы действовали под влиянием известного недоброжелательства к этим людям…

Вик-Любен, который с самого первого момента держал себя весьма неприлично и приниженно, теперь стал положительно гадок.

– Я полагал, что поступаю хорошо, – сказал он, совершенно смутившись, – как следует, застав этих господ на месте преступления, и счел своим долгом арестовать их.

– Словом, в чем же вы обвиняете их, в убийстве, в насилии или в людоедстве?.. Определите точно!

– В… в людоедстве! – как-то нерешительно прошептал негодяй.

Едва заметная насмешливая улыбка быстро скользнула по лицу судьи. Я понял, что он признавал это обвинение нелепым, несмотря на всю его чудовищность.

– Какие имеете вы на то доказательства? – продолжал он допрос.

– Наличность преступления, и у меня есть свидетели! – бормотал тот.

– И это все, что вы можете сказать?.. Прекрасно… Можете удалиться… или нет, оставайтесь здесь! Обвиняемые, – обратился теперь судья к нам, – вы можете совершенно отказаться от защиты своего дела, но если предпочитаете предоставить на суд общественного мнения и мои какие-либо разъяснения этого дела, то даю вам слово!

Тогда мой отец встал и, почтительно поклонившись судье и всему собранию, просто и кратко рассказал все происшедшее: западню, устроенную Вик-Любеном Жану Корбиаку; его бешенство при виде неудачи в деле, в котором он рассчитывал разом обогатиться, его угрозы отомстить дочери Корбиака, затем самовольный арест всех нас на чужой территории, его дурное обращение с нами и обращение с нами, как со своими пленными, и, наконец, внезапное возвращение нам свободы недалеко от Нового Орлеана. Из обвиняемого мой отец превратился в обвинителя: он объявил на основании слов Вик-Любена, что, будучи уведомлен о том, что должно было произойти в лесу Понтшартрен, тот тем не менее прибыл на место происшествия слишком поздно, чтобы воспрепятствовать убиению маленького Флоримона, которое, несомненно, совершилось бы, если бы мы не успели лично спасти нашего ребенка. Мой отец не только опровергал обвинение в людоедстве, напротив, он был убежден, что более подробное и основательное следствие выяснит соучастие мулата Вик-Любена, обитателя Черного города, с его единомышленниками, участниками культа вуду. Само обстоятельство, что маленький Флоримон был избран жертвой, сам способ похищения бедного ребенка – словом, все вело к тому, чтобы доказать существование низкого, подлого заговора против семьи Жана Корбиака. В заключение мой отец сказал, что изложил здесь все, что ему известно, и просит назначить серьезное следствие, которое неминуемо должно будет доказать полную виновность Вик-Любена и приведет если не к личному нашему удовлетворению, то к тому, чтобы избавить Новый Орлеан от такого недостойного агента, позорящего свое почетное звание блюстителя порядка.

Дружные аплодисменты публики приветствовали последние слова моего отца, и господин судья, считая такого рода манифестацию слишком законной для того, чтобы запретить ее, счел за лучшее сделать вид, что не замечает ее. Произнеся в кратких и простых словах наше полное оправдание, он распорядился немедленно возвратить нам свободу и заявил, что над действиями и поступками Вик-Любена будет учинено строжайшее наблюдение.

Затем решетка, отделявшая скамью подсудимых от общей залы, раскрылась, и мы оказались на свободе. Первое, что мы сделали, это заключили друг друга в объятия, поздравляя с благополучным окончанием этого дела. Трудно передать словами, с каким чувством глубокой радости я прижимал к своей груди нашего маленького Флоримона, которого нам удалось спасти от такой страшной смерти!.. Несмотря на все ужасные впечатления, пережитые им за последнее время, следы которого виднелись еще и теперь на его бледном личике, мужество ни на минуту не покидало его. В тот момент, когда я обнимал и целовал его, мальчик шепнул, глядя мне прямо в глаза своим ясным, милым взглядом:

– Ведь я вчера весь вечер не плакал, хотя мне было очень грустно и очень хотелось плакать… Хорошо я сделал, не правда ли?.. Скажи, ты доволен мной?

– Да, да, мой дорогой, очень доволен, – ответил я, еще крепче прижимая его к своей груди, – ты доказал этим, что ты достойный сын Жана Корбиака.