Капитан Железная Голова (Капитан флибустьеров)

Олоне в точности исполнил приказание командира: две самые большие лодки с брига были нагружены сундуками и всем имуществом экипажа. Сами матросы разместились в лодках с запасом воды, съестных припасов и оружия. В лодку, которая была побольше и предназначалась для самого капитана, сложили его собственные вещи. Человек десять флибустьеров перешли на время на бриг, чтобы нести вахту.

Два испанских матроса с радостью приняли предложение Медвежонка и поспешно поднялись на борт фрегата.

Кроме личных сведений, которые командир экспедиции надеялся получить от них, эти двое своим знанием местности и порта, куда направлялся фрегат, могли быть весьма полезны для общего дела. Разумеется, флибустьеры поняли цель начальника и с удовольствием встретили это пополнение экипажа.

Капитан дон Рамон де Ла руус, простившись с капитаном Медвежонком Железная Голова и осыпав его благословениями, сошел в свою шлюпку, и две лодки помчались на всех парусах к острову Куба, берегов которого они могли достигнуть менее чем за трое суток, если бы все время дул свежий попутный ветер.

Медвежонок Железная Голова отобрал сто пятьдесят человек, которых перевел на бриг. Кроме того, он вооружил его дюжиной восемнадцатифунтовых орудий, которые находились в трюме фрегата, и переименовал свой приз в «Бунтаря», назначив Олоне капитаном. Вслед за тем на обоих флибустьерских кораблях подняли паруса, и они устремились к Картахене.

ГЛАВА XII. Как донья Лилия полностью одобрила свою кузину

Когда двери залы затворились за доном Хосе Ривасом и его приятелем, донья Эльмина опустила голову и две слезы тихо скатились по ее щекам, между тем как вздох вырвался из ее груди. Донья Лилия тихо подошла, села на стул возле нее и нежно пожала ей руку.

— Бедная сестра! — шепнула она ласково.

Донья Эльмина не ответила, она сидела неподвижная и грустная, устремив в пол растерянный взгляд.

— Эльмина, милая, — продолжала девушка, целуя кузину в лоб, — не унывай, приди в себя, вооружись бодростью против горя, не поддавайся отчаянию, опомнись. Твое несчастье велико, но могущество Божье беспредельно.

— Нет, Лилия! Нет, моя дорогая! Сам Господь не может спасти меня. Я в могучих когтях тигра, а тигр неумолим, как тебе известно. Я должна умереть.

— Умереть, ты?

— Да, Лилия, лучше смерть, чем страшная жертва, которой требует от меня отец.

— Тебя ли я слышу? Всего два часа тому назад не была ли ты исполнена твердости, отваги и надежды!

— Я надеялась, это правда, на что — сама не знаю. Всегда надеешься, увы, когда страдаешь, а я страдаю так сильно, Лилия.

— Бедный, милый друг, приди в себя, повторяю, не поддавайся горю. То, что произошло во время визита твоего отца, не должно было тебя удивить, ведь ты все знала. Так ободрись же и вернемся к нашей беседе, прерванной так некстати. Докончи признание, на которое едва намекнула…

— Не настаивай, любезная Лилия, — с живостью перебила ее донья Эльмина, подняв голову, — все это — один только бред воспаленного воображения. Я погибла, я чувствую это. Ничто не удержит меня на краю пропасти, в которую я готова низринуться.

— Не говори таким образом, Эльмина, умоляю тебя; напротив, ты должна мужаться и не поддаваться отчаянию.

— Мужаться! — горестно повторила Эльмина. — К чему пытаться вступить в безнадежную борьбу? Увы! Моя судьба решена безвозвратно.

— Кто знает, Боже мой! Разве не может случиться чего-нибудь необыкновенного?

— Не старайся, любезная Лилия, — возразила Эльмина, качнув головой, — вселять в меня надежду, которой сама не имеешь.

— Полно, милая Эльмина, будь же немного бодрее. Забудь, если можешь, хоть на минуту свое горе, и попытайся отвлечься чем-нибудь. Поговорим душа в душу, открой мне тайну, которая гнетом лежит у тебя на сердце, а ты все упорно носишь его одна, скрывая от всех.

Донья Эльмина задумалась, бледная улыбка мелькнула на ее губах, и наконец невыразимо грустным тоном, в котором звучало глубокое смирение, она сказала:

— Впрочем, милая Лилия, я не вижу причины хранить секреты от тебя, моего единственного друга. Признание, которого ты требуешь от моей дружбы, я сделаю в двух словах: я люблю. Тот, кого я люблю, не знает о моем чувстве; он далеко, очень далеко от меня. Никогда я не увижу его более, он едва знаком со мной, и даже если бы любил меня, что немыслимо, нашему союзу препятствуют такие неодолимые преграды, такая бездна разделяет нас, что я никогда не смогу принадлежать ему! Эта любовь — просто безумная мечта.

Донья Лилия выслушала кузину с величайшим вниманием, порой покачивая головой и очаровательно надувая крошечные губки.

—Эльмина, — шепнула она, когда та замолчала, —французы говорят, что слова «невозможно» в их языке не существует; почему бы не допустить этого и для испанского?

Донья Эльмина пристально поглядела на нее.

— С какой стати говоришь ты мне про французов? — спросила Эльмина, и голос ее слегка дрогнул.

Донья Лилия улыбнулась.

— Французы — люди с душой, — заметила она вкрадчивым голосом.

— Некоторые из них доказали нам это, — ответила Эльмина, подавив вздох.