Капица. Воспоминания и письма

Дорогой мой глупышек, я видела Поля, он был очень мил, расспрашивал о Тебе и о ребятах. Сережа (Внимание – шифр! Имеется в виду Резерфорд. – П. Р) ведь написал ему письмо, это ему очень понравилось, и он сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы послать Сереже в подарок. Он говорил, что у него есть друзья, с которыми он посоветуется, и просил меня подождать, не уезжать, пока он не пришлет мне подарок. Так что я здесь задержусь еще на несколько дней.

Да, Зверушечка, в нашей разлуке есть свои хорошие черты, а именно: я поняла, как глубоко Ты мне дорог и что никто не заставит меня Тебя разлюбить…»

«№ 17

6 ноября 1934 г., Париж

…Я думала, что уеду сегодня домой, а оказалось, что еще надо здесь побыть. Я не видала Поля после моего первого визита к нему, а особенно торопить его тоже нельзя, так что я сижу здесь и развлекаюсь, как могу. Хожу смотреть выставки и художников. К сожалению, очень мало хороших и совсем нет картин, которые хотелось бы купить и повесить в комнате, с тем чтобы на них всегда смотреть. Еще другое развлечение: я хожу в мастерскую рисовать. Это бывает под вечер, часа на два. К моему большому удивлению, я рисую ни капли не хуже, чем раньше, но, конечно, и не лучше. Но все-таки странно, что после всех этих лет я не потеряла навык очень скорых набросков. Это очень приятно, потому что кажется, что сейчас мне придется заняться этим очень серьезно и постараться продавать. Это выставки так на меня действуют: они так плохи, что удивительно, что люди покупают картины, а художники живут трудом своих рук. <…>

Зверушечка милая, я написала письмо Коле, прилагаю копию вместе с этим. Я его еще не послала, а пошлю, когда приеду домой, и, если хочешь, подожду ответа от Тебя. Может быть, Ты не хочешь по каким-либо соображениям, чтобы я его послала…»

Петр Леонидович одобрил письмо жены Н. Н. Семенову. Так и написал 14 ноября: «Я одобряю твое письмо Коле, хотя Ты немного здорово говоришь обо мне. Но общий дух письма правильный».

А. А. Капица – Н. Н. Семенову

«21 ноября 1934 г., Кембридж

Дорогой Коля,

меня очень огорчило Петино письмо, где он пишет, что поссорился с тобой[62]

. <…> Ты достаточно хорошо его знаешь, чтобы понимать, что его нервная система всегда была в страш но напряженном состоянии. Мне бы хотелось, чтобы ты вспомнил, что те 13 лет, которые он провел в Англии, не были годами спокойной научной работы, но колоссальной и напряженнейшей борьбы, борьбы за осуществление и проведение в жизнь тех научных принципов и идей, которые многим казались тогда не только невыполнимыми, но совершенно невозможными. Как ты думаешь, легко далось ему признание со стороны английских физиков и эта борьба за свои научные идеи? <…>

Он добился признания не только себе, но и всем вам, которые не имели возможности личного контакта. И мне очень грустно, что такого человека, как Петя, теперь у нас в Союзе хотят обвинить в том, что он никогда для Союза не работал и только жил в свое удовольствие за границей. И что ему, человеку одного дела и одной мысли, могут не верить. Вот тут и важно нам всем, его друзьям и, главное, людям, знающим его и его непоколебимую волю к достижению раз поставленной цели, нам, его друзьям, помочь ему теперь, когда опять перед ним период борьбы за осуществление его идей научной работы. <…>

Вот к этим-то друзьям я и хочу обратиться. К тебе как к другу его с самого начала его научной работы, к другу, прошедшему с ним все тяжелые годы. Неужели сейчас, когда ему еще гораздо труднее, чем когда-либо, ты его оставишь и не постараешься разъяснить другим, в чем состоит ошибка их взглядов на Петю?

В данный момент ему нужны все его друзья, и именно те друзья, которые бы были в то же время и преданными гражданами Союза.

Ты ведь понимаешь, что такой человек, как Петя, очень дорог стране, что нельзя его терять и что долг каждого из нас: его для Союза и для науки сохранить. <…>

Я уверена, Коля, что все, что здесь написано, не есть для тебя новость, что ты это и сам знаешь и понимаешь. Но главное, помни, что Петькины нервы всегда были в очень натянутом состоянии, и что были случаи, когда он был на грани нервного расстройства[63]

, и что не надо это забывать и снова до этого его допускать. А то не простим мы себе никогда, что не сумели сохранить его для творческой работы…»

«№ 27

8 декабря 1934 г., Ленинград

…Сегодня у нас прилив нежности к Вам. Мы всё о Вас думаем и боимся, что Вы чувствуете себя одинокой и несчастной. Дорогие мои, мы Вас нежно, нежно любим и всегда стремимся к тому, чтобы Вам было по возможности хорошо. И Вы о нас заботитесь, вот прислали лекарство и все прочее. Ведь как Вы хорошо угодили, Крысятки мои, как раз у нас вышла вся мыльная паста, и Вы прислали свежую (кусок, конечно, солидный). Как Вы угадали? Когда мы брились вчера вечером, то все нам Вас недоставало, чтобы поцеловать Вас и подставить гладенькую щечку[64].

Ну вот, Крысенок, я чересчур ударился в лирику. Это нам с тобой не под стать.<…>