Капица. Воспоминания и письма

Муж попросил меня написать Вам и передать, что он будет очень рад видеть Вас здесь, однако, к сожалению, у Вас будет не очень большой выбор времени приезда: утром в пятницу мы должны ехать в Дорсет, поэтому остается среда или четверг. С вокзала Ватерлоо есть поезд 12.40, который в 2.07 прибывает в Эндоуер-джанкшн, где мы встретимся. Для Вашего возвращения есть поезд 7.02. Он прибывает на Ватерлоо в 8.38, и Вы легко успеваете на поезд 9.55 с вокзала Кингз-кросс. В Кембридже он будет в 11.23. От Ватерлоо до Кингз-кросс можно добраться на метро. Мое расписание не очень свежее, но Вы можете уточнить время, а я буду ждать Вас у поезда, когда бы он ни пришел. Позавтракайте в поезде, как мы обычно делаем на полпути из Кембриджа, а второй завтрак у нас будет перед отъездом в Эндоуер. Не буду касаться того, о чем Вы пишете в своем письме. Будет очень интересно встретиться с Эдрианом и выслушать его новости. Если Вы получите это письмо достаточно рано, чтобы успеть приехать в среду, и захотите приехать в среду, мы встретим Вас, и для нас это не создаст никаких трудностей.

Искренне Ваша

Мэри Резерфорд».

А сам Резерфорд послал уточняющую телеграмму:

«418 1.48 Чьют стенд 18

Приезжайте поездом 12.40 с вокзала Ватерлоо до Эндоуер-джанкшн в среду или четверг день приезда телеграфируйте = Резерфорд»

Резерфорд считал, что Анна Алексеевна может ехать в Россию только в том случае, если будут получены от советского правительства гарантии ее свободного возвращения в Англию. А такие гарантии, особенно письменные, ей давать никто не хотел. Анна Алексеевна оказалась в очень трудном положении: она рвалась в Москву – и считала себя не вправе ехать туда против воли Резерфорда:

«Я так много ему (Резерфорду. – Е. К.) сейчас обязана за все его исключительно необыкновенное теплое и хорошее отношение, и он столько перенес из-за этого всего неприятностей, что я не считаю возможным ехать без того, что он будет знать, что я возвращусь, – писала она Петру Леонидовичу 29 августа 1935 г. – …Сейчас самое трудное время. Все эти месяцы я жила мечтой, что наконец я смогу Тебя увидеть. И теперь, когда это так близко и исполнимо, на дороге стоят и ставятся препятствия. <…> Я ездила к нему на дачу и провела целый день. Мы очень много и интересно говорили, и у меня создалось впечатление, что он в принципе согласен с Тобой, но, конечно, есть расхождения в деталях…»

«1 сентября 1935 г., Кембридж

Дорогой лорд Резерфорд,

Я все еще в Кембридже и теперь не знаю, когда уеду. Тейлор, возможно, рассказал Вам, как мы с ним ходили в посольство. Разговор [там] получился весьма необычный, и мне искренне жаль Дж. И. [Тейлора]. Каган, который встретил нас, был предельно груб и [вскоре] после некоторого количества оскорблений выпроводил нас вон. Однако я услышала от него о моем деле то, чего он ни в коем случае не сказал бы, не будь там третьего лица: он стал нести какую-то чушь о достоинстве и пр. Он был очень немногословен и делал вид, что во всем виновата я, потому что не предупредила, что приду с Дж. И., однако поскольку я сразу признала свою вину и извинилась перед Дж. И. и Каганом за свою ошибку, то ему не было смысла подчеркивать ее. (А когда я спросила, каков был бы его ответ на мою просьбу прийти со своим другом, он сказал, что ни в коем случае не согласился бы на это.) У Дж. И. сложилось впечатление, что они не собираются выпускать меня обратно. А по моим впечатлениям, Каган был очень скрытен со мной и предпочел бы видеть меня запертой в безопасном месте.

В пятницу я говорила с Капицей по телефону, это было самым приятным событием за многие месяцы, но таким коротким. Я сказала ему, что Вы обеспокоены моим отъездом и что, поскольку я очень благодарна Вам, я поступлю так, как Вы посоветуете. Он ответил, что и Крестинский (замещающий Литвинова в его отсутствие), и Межлаук, и Бауман (возглавляющий новое министерство по науке) согласны с ним в том, что мое возвращение вполне гарантировано. Он считает, что получить от них какие-либо письменные гарантии будет очень трудно; как он выразился, „писать здесь не любят".

Похоже, что его отношения с ними заметно улучшились, и К. думает, что мое упрямство может разозлить их. Однако в то же время он советовал мне идти в посольство „с кем-нибудь" – ну, результат Вам известен. Он сказал мне: „передай Резерфорду, что я нежно его люблю". В субботу вечером я послала ему большую телеграмму, в которой рассказала о нашем эксперименте в посольстве. Дословно это звучало так: „Пошла в посольство с другом. Не только не получила заверений, но мне было отказано в возможности поговорить в присутствии третьего лица. Со мной говорили очень грубо и указали на дверь".

Анна.

Ответа от К. я пока не получила, поэтому не знаю, что он предпринял по поводу моей поездки и гарантий. Мне очень жаль, что я доставляю всем такие хлопоты, однако здесь мне остается только сидеть и ждать, что случится.

С наилучшими пожеланиями леди Резерфорд

Искренне Ваша А. Капица