Капкан для призрака

Хотя Эббот явно о чем-то размышлял, он уже не был похож на черную грозовую тучу. Когда в него врезался ребенок, гнавшийся за обручем, и отпрянул с испуганным возгласом: «Извините, сэр», Эббот сунул руку в карман. И дал ребенку отнюдь не шестипенсовик, а золотой соверен. Когда они почти дошли до Виктория-авеню, оркестр заиграл «Край надежды и славы».[8]

Вокруг оркестровой беседки, очевидно, не было никого, кто бы с гордостью не выпрямился, когда эти спокойные торжественные звуки наполнили воздух. Эббот остановился. Нахмурился и тронул своего спутника за руку.

— Послушай, — торопливо начал он, — я достаточно насмехался над Фэрфилдом. Как многие из нас, кто высокого мнения о себе. Но в глубине души он мне нравится.

— Ну?

— Ты понимаешь меня? Я говорю, он мне нравится.

— Не вижу причин, почему он не должен тебе нравиться, хотя именно от тебя слышать это довольно странно. От тебя, адвоката двадцатого века. От тебя, апостола возрождения и прогресса.

— Научного прогресса, с этим я согласен! В него верил еще мой отец, и я тоже верю в него. А это нечто совсем другое. Фэрфилд, можно сказать, принадлежит прошлому.

— Фэрфилд — это не прошлое, Эббот. Прошлое — это Равенспорт. Фэрфилд — это настоящее, самое современное настоящее, так как здесь каждый упрямо остается в прошлом.

— Что же, в таком случае, будущее? — Эббот дошел до края тротуара и обернулся. — Очевидно, не Банч. Не говори, что это Банч. Это проклятое гнездо, где машины на пирсе издают механический хохот и где люди оттаптывают друг другу ноги только для того, чтобы доказать, что никто ни от кого не отличается.

— Да, вполне возможно, что это Банч. Нигде ничто не остается без изменений. Мы не можем ожидать, что все всегда будет оставаться неизменным.

— Этого я не ожидаю, нет. Но видит Бог, мне это совершенно не нравится, Гарт.

— Возможно, мне это тоже не нравится, причем не меньше чем тебе. Однако тут ничего не поделаешь. Ребенок растет, и потом все будет иначе.

— Ты так думаешь? По крайней мере, одна вещь не изменилась. Послушай!

И Эббот кивнул в направлении оркестровой беседки — звучала страстная, почти лишенная какой-либо помпезности музыка, приводившая в экстаз любого слушателя:

Край надежды, славы, матерей свободных,Услышь поток благодарности от всех детей своих.

Эббот тоже пришел в экстаз. В цилиндре, хотя и сбившемся набок, с поблескивающим моноклем, он стоял, расправив плечи, словно по стойке смирно.

Пусть твои границы непрерывно расширяются,Пусть растет твоя мощь, которую дал тебе Господь.

Медленные, торжественные, триумфальные заключительные аккорды гремели под звон литавр, а когда дирижер поклонился, раздалась такая буря аплодисментов, что, казалось, к ним присоединилась половина Фэрфилда.

— Пойдем, — с неожиданной улыбкой сказал Эббот. Он сдернул с головы цилиндр. — Хватит уже этих глупостей. Нас ждет работа. Кстати, — он показал на противоположную сторону Виктория-авеню, — если меня не подводит зрение, мистер и миссис Боствик уже входят в отель. Теперь нам не удастся остановить их. А вон там, в том экипаже, который приближается со стороны Парламент-стрит, сидит леди Калдер. Молодой человек рядом с ней — это, очевидно, Майкл Филдинг. Если ты ожидаешь какого-то взрыва, дорогой Гарт, то приготовься к нему.

Взрыв произошел раньше, чем кто-либо ожидал.

Глава 13

— Я вас не понимаю, доктор.

— Не понимаете, мистер Филдинг?

— Нет, доктор. Я с большим удовольствием помогу вам чем смогу, но по телефону вы сказали мне не очень много.

— А разве было необходимо сказать много, мистер Филдинг?

В разговор вмешалась Марион.

— Серьезно, Дэвид! Если этот молодой человек не может помочь тебе, значит, он действительно не может.

— Марион, малышка, брось ты это свое щебетанье, — сказал Винс.

Бетти Калдер и Каллингфорд Эббот молчали и только наблюдали за происходящим.

Все шестеро сидели в салоне отеля «Палас» под высоким потолком с роскошной мозаикой, вокруг круглого стола, словно ждали, когда принесут чай. В центре салона среди пальм, казавшихся необычайно высокими, бил фонтан.

Позже Гарт вспоминал и другие подробности: белое платье, в котором была Марион, и светло-серое платье Бетти; позу Марион, которую она переняла, как он догадывался, у мадам Кэмпбелл. На обеих женщинах были шляпки, богато украшенные перьями. Однако их личные сомнения или страхи исчезали во взглядах, устремленных теперь на Майкла Филдинга, который выглядел так, словно провел еще более кошмарную ночь, чем Гарт.

И Майкл знал об этом.

Он надел строгий черный костюм с высоким воротником. Люди редко замечали, что он некрасив, и он действительно обладал привлекательностью благодаря тому, как обычно выглядел: полудерзко, полуиспуганно. Пышные светлые волосы Майкла резко контрастировали с его зоркими карими глазами, напоминающими глаза героев-любовников из вечерних представлений.

— Доктор!.. — подавленно начал он.