Капкан супружеской свободы

Дома, на автоответчике, его ожидало множество посланий, оставленных нетерпеливыми родственниками, приятелями и коллегами по театральному бизнесу. Помимо вполне прогнозируемых звонков от тещи, сводной сестры Веры, от Сашки Панкратова - единственного из всех, посвященного в тайну неожиданного отъезда Алексея, - на магнитофонной пленке были и записи, насторожившие Алексея и даже не слишком приятные ему. Больше всего посланий оказалось от Лиды, и каждое из них заканчивалось просьбой отзвонить, как только он появится дома, и словами «Дружески целую тебя». Алексея поразило, что даже в последних по времени сообщениях в Лидином голосе не проскальзывало и тени обиды за его молчание: каждый звонок был похож на первый, лишь голос ее становился более нежным, а интонации - более воркующими. Недоуменно пожав плечами, он решительно выбросил из головы все ее просьбы и внес домашний номер Лидиного телефона в «черный» список абонентов, на который его аппарат должен был реагировать сигналом «занято».

Несколько звонков оказалось от актеров театра Алексея Соколовского, как бывших, давно ушедших, так и нынешних; один от Ивана Зотова и еще один - от Володи Демичева, спокойно и коротко сообщившего о том, что он хотел бы обсудить с Соколовским кое-какие важные вопросы и ждет встречи с ним. От этого звонка нельзя было уклониться, отмахнуться, подобно Лидиному, и уже через два дня после возвращения Алексей позвонил ему.

Они встретились в маленьком баре на Ордынке, Алексей пришел туда первым и успел сделать заказ до того, как Володя появился на пороге полутемного зальчика. Разговор оказался коротким, и даже хороший коньяк не сделал его ни более непринужденным, ни более дружеским.

– Алексей Михайлович, вы нужны своему театру. Вы должны вернуться, непременно вернуться! - пафосно заявил Демичев, и Алексей усмехнулся, потому что еще совсем недавно они были по имени и на «ты». Он молча выслушал рассказ Демичева о неожиданном провале начала осеннего сезона в театре и не отреагировал на этот рассказ ни словом, лишь подливая и подливая золотую маслянистую жидкость в два широких бокала на коротких устойчивых ножках.

Потом, когда Володя выдохся и замолчал, режиссер задал ему один только вопрос:

– Кто из ребят остался в труппе?

Молчание было ему ответом, и тогда Соколовский исправился, сделав вопрос по форме более удобным для Демичева:

– Скажи, кто ушел или вот-вот собирается уходить? - и, когда в ответ на него хлынул поток имен и фамилий, среди которых была даже фамилия Лариных, он покачал головой: - Вот тебе и готовый ответ на твое предложение, Володя. К кому я должен вернуться? С кем заново строить театр? Ведь это уже совсем другая труппа, твоя труппа, понимаешь? Я буду нести ответ перед своей совестью и перед Богом за то, что случилось с моим собственным театром - случилось еще тогда, после Италии, а может быть, и гораздо раньше… А ты уж, будь добр, за свои дела отвечай сам. Мне и своих грехов довольно.

– Так это правда, что ты занялся новыми проектами, что собираешься делать новую студию?…

И, невольно отметив про себя возвращение между ними старинного «ты», Алексей сказал своему бывшему соратнику полную и единственную правду, на которую сейчас был способен:

– А почему бы и нет, Володя?

Почему бы и нет, думал он потом длинными, слякотными осенними днями, вспоминая сентябрьский, разомлевший от последнего солнца Париж и веселых студентов на крохотной сцене, наполнявших зал мелодичной французской речью и живыми, естественными движениями? Почему бы нет, если их режиссер говорит правду и действительно готов организовать международный проект, в котором найдется место не только для сокурсников Натали, но и для его, соколовских ребят, оставшихся временно не у дел, - таких, например, как Иван Зотов? Почему бы и нет, если пока он свободен, не обременен никакими обязательствами и не скован никакой другой работой? Да, почему бы и нет?…

И, созвонившись с Луи, но не дав ему пока окончательного ответа, однако выяснив направление его мыслей и пожелания по части возможного спектакля, Соколовский засел за новую вещь. Он никогда не писал пьес как таковых - он был режиссером, продюсером, но не драматургом, - однако практически все его постановки базировались на основе, придуманной и созданной им самим. Ему хотелось придумать для нового международного молодежного проекта идею, сюжет, где не важны были бы слова и, следовательно, не существовало бы языковых барьеров. Это должна быть красивая и ясная история, способная достучаться до каждого сердца и не нуждающаяся в сложных сценографических построениях и вычурных декорациях. История человеческих чувств, а не человеческих поступков, полная внутренней динамики, а не внешних многоступенчатых событий и поворотов… История человеческой души, история любви и потери - такая, какая была рассказана в старом бабушкином дневнике.