Капкан супружеской свободы

Ксения, насмешливо наблюдая за сменой чувств на подвижном, хорошо знакомом лице мужа, сумела уловить тот момент, когда его недовольство, казалось, уже готово было выплеснуться в словах, и ласково прижалась к человеку, с которым прожила слишком долго, чтобы не научиться управлять его эмоциями и удерживать от необдуманных резкостей. Вероятно, Алексею — преуспевающему режиссеру, твердому и решительному человеку, настоящему мужику, каким она всегда его считала, — показалась бы нелепой сама мысль, что кто-то может управлять его судьбой, от чего-то удерживать, но жены — о, жены всегда знают толк в подобных вещах лучше своих забияк-мужей!

— Ну что ты, Лешик, — примирительно шепнула она, — пора бы уже привыкнуть. Ты же знаешь, это наша жизнь…

— Ваша жизнь! — передразнил Алексей, высвобождаясь из ее объятий. — А моя жизнь опять превратится в сплошной комок нервов. Я говорил тебе сто раз…

— А я тебе сто раз отвечала: это не обсуждается, — решительно, не дав ему договорить, прервала жена. — И не будем больше об этом. Лучше пойдем-ка к пончикам — сегодня твои любимые!

Глядя на маленькую решительную женщину, которая с воинственным видом смотрела на него, Алексей почувствовал, что его досада улетучивается, а беспокойство и желание поставить на своем уступают место той гордости, которую он всегда испытывал за жену. «Да, сударь, — подумал он, — это вам не актрисульками командовать! Уж Ксения-то Георгиевна Соколовская за себя постоять сумеет!..»

Но вместо нежности и тепла, хлынувших на него, вдруг, словно во сне, ощутил морозную оторопь, ледяную руку, сжавшую его сердце, и чужой, суровый взгляд на собственном затылке. Точно прозвенел погребальный колокол, и перед глазами вновь развернулась картина заснеженного кладбища, раскрытых черных могил и деревянных крестов с непонятными, недоступными ему надписями… Не в силах справиться с этой душевной болью, он крепко зажмурился и негромко застонал, желая сейчас лишь одного: снова проснуться и понять, что ничего этого не было — никаких снов, никаких тревог, никакого страха…

— Леша, что с тобой? — встревоженный голос жены долетел до него словно издалека, и он, усилием воли заставив себя вернуться в реальность, поднял взгляд на Ксению и прижал ее к себе так крепко, как не делал уже давно.

— Ничего, — пробормотал он. — Немного сердце прихватило. Сейчас пройдет.

Виновато наблюдая, как заторопилась жена за сердечными каплями — в общем-то, Соколовские были вполне здоровой и спортивной четой, но на всякий случай джентльменский набор лекарств хранился в одном из низеньких шкафчиков их спальни, — Алексей спрашивал себя, зачем ему нужно это вранье и почему нельзя поделиться с Ксенией своим давним кошмаром. Он давно хотел сделать это, но каждый раз неясная суеверная мысль останавливала его; казалось, что достаточно проговорить все это вслух, облечь тайные ночные видения в живые слова, и снежный кошмар станет реальностью, а он, Алексей Соколовский, смутивший покой близких своими постыдными страхами, не сможет удержать их рядом с собой и навсегда останется одинок.

— Спасибо, — проговорил он, принимая из рук жены хрустальный стаканчик с лекарством. — Уже прошло.

И, вскинув на нее совсем несвойственный ему, неуверенный и чуть затравленный взгляд, спросил:

— Ксюш, а может, вы все-таки отложите, а?…

Ксения нервно передернула плечами, как от внезапного озноба, и отвернулась к широкому окну спальни. Она смотрела сквозь роскошные, бледно-зеленые шторы из тяжелого шелка, затканные едва заметным золотистым рисунком, но видела перед собой не привычный интерьер супружеской спальни, а мерцающий и загадочный мир, скрытый от человеческих глаз, полный шорохов и призрачных теней, мир, ради разгадки тайн которого и стоило жить…

Ксении Соколовской не нравилось, когда ее сильный, умный и чуть циничный муж — циничный ровно настолько, насколько этого требовали условия современной жизни, чтобы не выглядеть размазней и рохлей, — вел себя подобно истеричной барышне. Не нравилось ей и его отношение к ее здоровому риску: сам-то он, насколько она знала, никогда не отказывался от возможности заполучить порцию адреналина. И еще ей не нравилось, что даже после двадцати пяти лет брака он изображал преувеличенные, на ее взгляд, опасения за ее судьбу.

А потому она посмотрела на мужа чуть рассеянным, будто не от мира сего, холодноватым взглядом и сказала:

— Мы вернемся через две недели. Я сообщу тебе точную дату попозднее.

Этого тона и взгляда было вполне достаточно, чтобы Алексей молча поставил на столик так и не выпитое лекарство и вышел из спальни.

Никакой ссоры, разумеется, не возникло. Их брак давно не обладал тем накалом страстей и эмоций, который необходим для бурного выяснения отношений; много лет супругов соединяли уже только взаимопонимание и дружба, родственная близость и теплое ощущение надежного плеча рядом, родительская любовь к единственной дочери и взаимное, чуть ироничное терпение к недостаткам друг друга. Впрочем, можно ли обо всем этом сказать — «только»?…