Капкан супружеской свободы

По-настоящему он пришел в себя только на другой день, уже на кладбище. Маленький старинный погост недалеко от центра Москвы, где почти уже и не хоронили и где, к счастью, оставалось место рядом с могилой Ксениного отца («Я берегла его для себя, — сказала ему Нина Пантелеевна. — Да вот уступаю дочери и внучке…»), оказался тих и пустынен в этот день. В Москве неожиданно для такой поздней весны выпал вдруг слабенький, легкий снежок — уже на зелень, на цветущие яблони, — и деревья вновь стали черно-белыми. Он легко узнавал их, проходя дорогой своих ночных видений к двум свежевырытым могилам. Эти раскрытые ямы были точно такими же, какими Соколовский запомнил их во сне, и так же, как во сне, он стал на краю одной из них, не испытывая ни страха, ни грусти при мысли о том, что мог бы и сам лечь в эту землю.

Народу на похороны пришло много: Ксению любили коллеги и студенты, у Натальи всегда было множество поклонников. Говорили теплые речи, вытирали искренние слезы, и почти каждый считал своим долгом подойти к осиротевшему отцу и мужу, чтобы молча пожать ему руку. Алексей не видел и не слышал их: он неотрывно смотрел на два деревянных креста — временных, пока не будут готовы уже заказанные памятники, — и на аккуратные таблички на перекладинах: «Соколовская Ксения Георгиевна… Соколовская Наталья Алексеевна…»

Он и сам не мог вспомнить потом, кто вечером привез его домой, в его собственную, пустую квартиру, где Алексей еще не был после возвращения из Италии и где наконец-то он смог остаться один, без соболезнующих взоров и тактичных, раздражавших его своей незаслуженной добротой, прикосновений.

Дом все еще хранил хаотичный, но милый сердцу и уютный отпечаток недавних сборов; невозможно было поверить, что не прошло даже недели с того воскресного утра, когда они накоротке прощались друг с другом, не подозревая, что прощаются навсегда. Все так же на кресле лежала, свернувшись уютным комочком, Таткина блузка, и опять на глаза ему попался брошенный халатик жены, и даже почудилось, что в воздухе все еще витает теплый, пряный и густой аромат Ксениных пончиков… Кляня себя за собственный вздор, он все же не смог удержаться, чтобы не пройти на кухню вслед за щекочущим, дразнящим ноздри фантомным запахом и не потрогать плиту, рядом с которой хлопотала жена. Металл откликнулся на его прикосновение смертным холодом. Таким же, каким дышали лицо Ксении в гробу, его сон, дорога на старое кладбище и раскрытая пропасть могил. И тогда он заплакал, наконец, — заплакал первый раз за все последние часы и дни, не отнимая руки от белоснежной поверхности мертвого кухонного агрегата и понимая, что ничто и никогда уже не вернет дыхание жизни в эту пустую, неживую и ничем абсолютно не пахнущую кухню.

Глава шестая. Уход

Желтые фары машины, как две глазницы, шарили по темнеющим вдоль дороги кустам, по чужим заборам, по окнам домов, в которых не было ни проблеска живого света. Алексею казалось, что это не он ведет машину, а кто-то другой настырно делает это за него. А может быть, все гораздо проще? И «ауди» двигался на автопилоте, рыская среди темени, как собака-поводырь, которая ведет хозяина к знакомому жилью, потому что сам он до него добраться не в состоянии. Ему казалось, что он заблудился — никогда еще не приезжал сюда так поздно, но все-таки, наконец, машина уткнулась носом в знакомые ворота, едва не врезавшись в них. Машинальный поворот руля, скрип шин, взвизгнувшие тормоза — и Соколовского сильно тряхнуло. Он успел еще подумать: «Ну же, давай!.. Как было бы хорошо…» — и пришел в себя, сообразив, что мечты о такой развязке напрасны.

Ну, разумеется, слишком хорошо, незаслуженно хорошо для него было бы, если бы удалось покончить со всей этой историей так безболезненно и быстро — всего лишь с помощью банальной аварии, не принимая никакого решения и не прожив после похорон даже двух суток. И теперь, закурив и не торопясь покидать машину ради пустынного ночного мира, простиравшегося вокруг, Алексей со спокойным сожалением подумал: не дает Бог смерти. И не даст, потому что он, Бог, справедлив и вовсе не щедр на незаслуженные радости. Вот так-то, господин Соколовский…

Сигарета давно уже истлела в его пальцах, темный ветер бился в окна машины, шумела где-то рядом весенняя листва, а он все сидел, согнувшись над рулем в неудобной позе и не отрывая глаз от циферблата часов, вмонтированных в панель управления. Секундная стрелка на часах отстукивала мгновения, вслед за ней деловито подтягивалась минутная, и эти свидетельства непрекращающейся жизни были для него нестерпимы, как и сама жизнь. Наконец, почувствовав боль в затекшей спине и обрадовавшись хоть какому-то дискомфорту, роднящему его с живыми людьми, Алексей поднялся и вышел из машины, громко хлопнув за собой дверцей.