Капкан супружеской свободы

И с Соколовским опять что-то произошло. Минутное оживление сменилось прежним ужасом, сердце вновь сдавили боль и отчаяние. Эх, Сашка, Сашка!.. Спасибо тебе, конечно. Постарался на совесть, выбрал такую, чтобы ни единой чертой, ни единым нюансом в простеньком лице или пухлой фигуркой не напоминала Ксению. Но даже этот контраст невольно напомнил Алексею о тех, кого он потерял, и холод вновь затопил его душу.

Между тем сестричка вернулась и аккуратно подсунула странному и хмурому пациенту, с которым отчего-то все носятся, лист бумаги и ручку. И первым именем, которое Соколовский вывел на белоснежной странице, было имя Лидии Сергеевны Плетневой.

Они разговаривали с Панкратовым больше часа, и разговор, то и дело замирая и прерываясь длинными паузами, как ни странно, не был для Соколовского ни особенно мучителен, ни даже ощутимо тягостен. Может быть, дело объяснялось тем, что Сашка — тот самый Сашка, с которым когда-то они списывали друг у друга задачки за школьной партой, потом пели песни под гитару в пору «шестидесятнической» юности, звали друг друга в свидетели на свадьбах, а еще позже становились единственными поверенными в тайных мужских грехах, — так вот, этот самый Сашка, понимая друга как никто иной, даже и не пытался «проявить понимание», обойти острые темы, спрямить углы ситуации. В их разговоре не было ничего трусливого, тайного и неискреннего. А потому и принес он Соколовскому пусть не облегчение, но хотя бы возможность перевести наконец дух и освободиться от давящей боли в груди. Панкратов не говорил ему: «Ничего еще не кончено, жизнь только начинается…» Он сказал иначе: «Все пройдет. И эта боль пройдет тоже, пусть даже вместе с твоей собственной жизнью…»

Вечер клонился к закату, забрызганному теплым, совсем летним дождем, когда в палату, где давно воцарилось молчание — собеседники понимали друг друга без слов, — заглянула черноглазая Катюша.

— Алексей Михайлович, к вам здесь посетители ломятся. Пускать или нет?

— Пускать, разумеется. Если, конечно, их фамилий нет в списке, который я вам оставил, — немного резче, нежели следовало бы, ответил Соколовский.

Катюша замялась:

— Да понимаете, их двое всего. С мужчиной все в порядке, а женщина… ну, та самая, которую вы первой записали. Они ж ничего не знают о вашем «черном списке» и с порога, сразу, весело так заявили: передайте, мол, режиссеру, что к нему явились его сподвижники, Демичев и Плетнева. И что я, должна была заявить: пожалуйста, Демичев, ожидайте, а вот вы, Плетнева, — на выход?!

Друзья переглянулись.

— А и в самом деле, Лешка, — примирительно произнес Панкратов. — Смешно получается. Давай-ка сегодня без новых эксцессов. Ничего с тобой не случится, выдюжишь.

Соколовский кивнул и усмехнулся. Зря он, наверное, затеял все эти игры со списками. Если человек пытается спрятаться от мужчин, приносящих ему огорчение, и от женщин, с которыми некогда был близок, то ему остается только одно: бежать со всех ног и из родного города, и из родной страны…

— Пригласите их, Катя, — спокойно сказал он. — На сегодня наш список аннулируется. Только совсем-то его не выбрасывайте, может, пригодится еще…

И тихая до сей поры, молчаливая, пустынная комната в мгновение ока заполнилась Лидиными восклицаниями, Володиными улыбками, шумными пожатиями рук, громкими расспросами и пожеланиями. Здесь игралась теперь пьеса под названием «Посещение тяжелобольного друзьями и коллегами», и невозможно было бы представить себе игру более искреннюю, более профессиональную, нежели та, которую демонстрировала в эти минуты Лида Плетнева. Она всегда была умна, насмешливо думал Соколовский, отстраненно и незаметно наблюдая за четким рисунком ее движений, небрежным и гордым поворотом головы, дружеским вниманием во взоре… Она поняла, что допустила ошибку. Больше она ее не повторит. В образе, который создавала сейчас Лида на этих импровизированных больничных подмостках, не было ничего от любовницы-вамп, от требовательной подруги или заботящейся о процветании театра актрисы. Ничего от той женщины, которая кричала ему в телефонную трубку: «Почему ты позволил себе распуститься?! Эта трагедия на самом деле лишь развязала тебе руки!..» Только — дружелюбие и спокойствие, только заботливость коллеги и внимательная, разве что чуточку равнодушная ласка…

— Мы понимаем, что вам сейчас сложно будет делать ту пьесу, сценарий которой мы возили в Венецию, — говорил тем временем ему Володя, ни словом не задевая, впрочем, причины такой сложности и вежливо обходя все происшедшее стороной. — Такая работа потребовала бы от вас слишком большой, предельной концентрации сил и внимания. Но вы ведь помните, наверное, Алексей Михайлович, у нас в портфеле есть и другая вещичка, та самая, которую я приносил вам от своего приятеля. Вот бы сейчас ею заняться! Спектакль выйдет классный, массовый, из серии «Богатые тоже плачут». Публика такие любит.