Каракалла. Иисус Навин

Среди пьяной толпы, шумно проходившей по улицам, к которой примкнул и Александр в качестве самого разнузданного из ее участников, шел и этот человек, трезвый, исполненный достоинства и в такой же длинной одежде, как сегодня. Это возмущало празднователей, которые, будучи пьяны и вполне отдавшись своему богу, не желали видеть ничего такого, что напоминало бы им о серьезной стороне жизни. Подобная угрюмая обособленность в этот день праздничного ликования была принята за оскорбление веселого и щедрого раздавателя плодов земных и вина, прогоняющего заботы, и сумасбродная толпа художников, переодетых сатирами, силенами, фавнами и панами, накинулась на незнакомца, чтобы принудить его следовать за их процессией и осушить сосуд с вином, который вез толстый Силен, сидя на своем ослике.

Безмолвный человек сначала без сопротивления переносил издевательства юношей; но так как их дерзость все усиливалась, то он вдруг остановился, крепко схватил за обе руки длинного фавна, пытавшегося навязать ему сосуд с вином, и строгим мрачным взором уставился в его глаза. Эта наполовину забавная, наполовину тревожная сцена осталась в памяти Александра; но еще более явственно запечатлелось в ней и осталось незабытым то, что произошло после.

Выпустив своего врага из рук, маг приказал ему отнести кружку обратно Силену и, подобно ослу, на котором ехал последний, продолжать путь на четвереньках. И длинный, упрямый и вспыльчивый лесбиец оказал послушание величественному незнакомцу и, подобно серому животному Силена, поплелся рядом с ним на четырех конечностях. Его друзья никакими убеждениями и угрозами не могли заставить его подняться. Тогда буйная компания присмирела, и, прежде чем она могла задержать чародея, он уже исчез.

Впоследствии Александр узнал, что длиннобородый мужчина был звездочет и маг Серапион, которому повиновались все демоны на земле и на небе.

Когда в то время Александр рассказал Филиппу об этой сцене, брат осмеял его, хотя художник выставлял философу на вид, что еще Платон говорил о демонах как о духах–покровителях людей, что в Александрии и большие, и малые верят в них и считаются с ними и что сам он, Филипп, говорил ему, что именно они играют выдающуюся роль в системе новейшей философии.

Но для этого скептика вообще не было чего–нибудь известного наверняка; и так как он отрицал существование божества, то сомневался также – и это было последовательно – в бытии существ, которые находились бы между сверхчувственным божественным и чувственным человеческим миром. Чтобы человек, слабейшее существо, мог иметь власть над демонами, которые, если они существуют, сродственны божеству и, следовательно, должны быть сильнее, это он опровергал поразительными доводами. И когда он видел людей, жевавших листья белого терновника или при выходе из дома окроплявших порог смолою, чтобы охранить самих себя и свой дом от злых духов, то презрительно пожимал плечами, хотя и его отец делал это довольно часто.

Теперь Александр нашел брата углубленным в разговор с человеком, которого он осмеивал; и художнику льстило то, что мудрый, прославленный Серапион, во власть которого над духами он сам верил, говорил с его братом как с человеком, стоящим выше его, что доходило почти до унижения.

Маг стоял, между тем как философ позволял себе сидеть, точно по принадлежавшему ему праву.

О чем они могли говорить?

Живописца тянуло вон из некрополя, и его удерживало только желание услышать хоть некоторые фразы разговора этих замечательных людей.

Согласно его желанию, разговор шел о магическом искусстве Серапиона; но маг говорил очень тихо, и когда Александр решился подойти ближе, его, должно быть, заметили. Таким образом, он уловил только обрывки фраз, пока Филипп не вскричал, возвысив голос:

– Все это хорошо обосновано. Но ты скорее можешь написать что–нибудь на бегущей волне, чем поколебать мое убеждение, что для нашего ума, как он создан, нет ничего безошибочного и верного!

Живописцу было знакомо это положение, и он с нетерпением ждал ответа мага. Но он мог следить за его доводами только тогда, когда маг более громким голосом заключил их следующими словами:

– Ты тоже не отрицаешь физической связи вещей; а я знаю силу, которая ее производит. Это – магическая симпатия. Она проявляется во всем, а также между людьми, могущественнее, чем всякая другая.

– Вот это именно и требуется доказать, – отвечал философ, но когда тот с убеждением начал уверять: «Я могу» – и намеревался продолжать, спутник Серапиона, сириец небольшого роста и с резкими чертами лица, заметил юношу.

Разговор прекратился, а Александр, указывая на Мелиссу, стал просить выслушать их.

Но философ едва нашел время поздороваться с братом и сестрою, и когда они на его просьбу рассказать поскорее, что им нужно, отвечали, что передать это в коротких словах невозможно, то он сказал, что выслушает их завтра, так как не желает, чтобы ему мешали теперь.

Тогда Мелисса собралась с духом и, обращаясь к Серапиону, застенчиво проговорила: