Карамель

Она притрагивается к своему носу, а я касаюсь своего.

Отвожу пальцы — кровь. Мне становится дурно — не переношу вида крови, не переношу запаха крови, не переношу мысли о крови.

— Карамель? — зовет меня Ромео, чтобы я повернулась и посмотрела на него.

— Где уборная? — спрашиваю я и встаю, прикрывая лицо рукой.

— Налево и до конца, справа от двери «Служебное помещение», — говорит мне официантка, а потом продолжает раскладывать заказ.

Ее лицо становится вмиг серьезным, любые содрогания мышц на нем прекращаются, и вот нам предстает серьезная серая прямая вместо рта, слегка насупившийся по своей природе нос и два глаза — потухших фонаря.

Зачем я пришла сюда, почему визит наш был настроен на уродливое Логово — место обитание всего несуразного и отрешенного? Зачем без толку пялилась на умирающую Землю, когда у нас есть свой целый мир? Умирающую..? — нет, мертвую. Мертвую; какими-то мелкими и ужасающими кусками бьющуюся в предсмертных конвульсиях уже несколько сотен лет Землю. К чему представления мои захватил Острог и люди оттуда?

Я с поверхности! Я принадлежу к семье Голдман — самой богатой и влиятельной семье современности. Если не Новый Мир, то сами Голдман погубят имеющихся паразитов, они топнут каблуками своих черных, лакированных туфель прямо им по хребтам. Недруги и недуги будут устранены, отрешены, изгнаны прочь, подавлены, убиты. Голдман — убийцы, но иные — не жертвы; они излишки.

Я нахожу уборную и заваливаюсь в нее, плотно закрываю двери изнутри, и пальцы мои давят на замок. Быстро гляжу в зеркало над парящими раковинами — кровь поспешно стекает к губам. Я не пытаюсь остановить ее — медленно ползу к кабинке, всем нутром ощущая, как меня выворачивает. Тело мои успевает из последних сил завалиться, уложившись на колени, и меня рвет. Стены, потолок, пол — везде эта чертова панорама чертова города, чертова паутина без видимого, но ощутимого хищника, чертово логово зверей из Острога и зверей Нового Мира — единых.

Карамель Голдман сидит в общественном туалете некой забегаловки с двойственным названием, кое не должно присутствовать на верхних этажах Золотого Кольца и в Новом Мире вовсе, сидит и наблюдает за убитой жизнью — позор и травля! я угнетаю себя за это. Мечтаю о выходном, от которого отказалась по собственной, не присущей мне глупости.

— Карамель! — доносится до меня голос Ромео. — Ты в порядке?

Не спешу отвечать ему; не имею твердого решения: врать или нет.

Представляю Ирис, которая все так же сидит и осматривает себя, даже не заметив нашего отсутствия, и выпускаю жалкий смешок от осознания ничтожности сложившейся ситуации. И горько и забавно — Такая Ирония.

И Ирис опять охватывает мои представления — может, в глотку ее ползет очередное пирожное, а сама девушка, приготовившись к скорому употреблению таблеток для рвоты, просит добавку? — больше счет, меньше кошелек.

Я ненавижу подругу в этот момент больше всех и всего; она выводит меня одним только своим существованием — бренным и бессмысленным, ибо она глупа и умом недалека. Шоппинг и сплетни — единственные страсти в ее жизни; как и у многих людей с поверхности. И я понимаю их — чем себя занимать, когда имеется все, когда не к чему стремиться, когда ты знаешь, что у тебя есть будущее на поверхности, когда нет стимула развиваться и расти, когда не надо обременять свой мозг какой-либо умственной нагрузкой? — ходи по магазинам и ресторанам целыми днями; не выделяйся из толпы; покупай и слушай; твои дорогие юбки и брюки просиживаются в офисах для того, чтобы потом ты мог покупать новые на Золотом Кольце.

— Карамель? — теперь вопросом зовет меня Ромео.

— Да, — отзываюсь я, оставив прошлую реплику без ответа.

Ромео молчит — думает о необходимости повторения вопроса, если я допустила игнорирование первого.

Боясь запачкать белоснежный свитер кровью, аккуратно подтираю нос рукой и встаю. Сдергиваю, направляюсь к раковине.

— Я буду ждать тебя за столиком, — наконец подает голос Ромео, и тогда я позволяю включить себе воду, чтобы умыться.

Ноги подкашиваются — я хватаюсь за край раковины, капли стекают с лица вместе с кровью из носа, ударяются о кафельный пол и эхом звенят в ушах. Я закрываю глаза, но вижу перед собой воду; горло стягивает — шаги в стороне, хлопки по двери.

— Мы ваши Создатели! — кричит нечто во мне, но замолкает, как только дверь в туалет открывается, как и мои глаза.

Я смотрю на Ромео через зеркало, плечи пиджака его сбиты.

— Я попросил у служащих ключ, — говорит он и проходит.

Перевожу взгляд на свое отражение — кровь уже на губах. Вода почти заполнила раковину, мощный напор бьет из крана и всплески от него разлетаются на зеркала. Ромео сует пальцы под воду, сухой рукой закрывает кран, без разрешения подступает ко мне и прикасается к лицу — сырая рука скользит от носа до губ; и как ему не противно?

Хочу перебить эти мысли и оттого дотягиваюсь до бумажных полотенец, взяв одно из них.

— Я испугался за тебя, — признается Ромео, но я стараюсь не смотреть в его глаза.

Не потому, что проявляю неуважение, а потому, что сама у себя вызываю отвращение.