Карамело

– Почему сзади сидят они, а не мы?

– Да потому, что они – шайка malcriados[129], – ответствует Бабуля. – Вот почему. – Она имеет в виду «плохо воспитаны», но на ее слова обращает внимание только Мама.

Мы машем на прощание стоящим в воротах Маленькому Дедуле, Оралии и Ампаро:

– До свиданья! До свиданья!

– Если будем ехать без остановок, то можем добраться туда за семь часов, – говорит Папа.

– Семь часов! Не будет этого, даже если Господь пожелает! Хорошо хотя бы доехать живыми. Не обращай внимание на тех, кто бибикает, Иносенсио. Просто делай свое дело, mijo. Делай свое дело…

В боковом зеркале – прачка Ампаро с лязгом закрывает зеленые чугунные ворота.

17

Зеленый рис

– А потом что?

– Не помню.

– Вспомни, Папа.

– Это было давно.

– Ты был в школе или сидел на дереве? Что ты сказал, когда тебе в первый раз крикнули «Тарзан, Тарзан»? Ты заплакал?

– Ну и вопросы ты задаешь, Лалита. Ну как я могу помнить такие вещи?

– Мы уже почти приехали? – спрашивает Тикис с самого заднего сиденья. – Долго что-то едем.

– Ничего себе долго! – возмущается Бабуля. – Эти шикарные дороги появились здесь благодаря тяжелому труду твоего Дедули. До того путешествие занимало три недели, а теперь всего несколько часов. Представь только, каково бы нам пришлось в жару да с этими жуками трястись на burro[130]. Вот уж намучились бы.

– А я думал, Дедуля был бухгалтером, – говорит Тикис. Ито одаривает его выразительным взглядом, а Рафа толкает локтем.

– Может, и был, но ему приходилось иметь дело с пылью, и джунглями, и москитами, и динамитом, как и всякому, взявшему в руки лопату. Прежде здесь были совсем дикие места. Путешествовали тогда на лодке, или по железной дороге, или на burro, или на спинах индейцев. Рассказывают, китайский император однажды прислал Эрнану Кортесу подарок. Две прекрасные вазы, такие большие, что в них могло спрятаться по человеку. Но испанскому вице-королю пришлось отослать их обратно, и они еще раз проделали по морю весь долгий путь до императорского дворца, представляете? Горные дороги были такими паршивыми, что у него не было уверенности, что вазы переживут здешнее путешествие.

– Бабуля, а почему он просто не сказал, что они разбились, и не оставил их себе вместо того, чтобы отсылать обратно в Китай и обижать императора?

– Ну что за чушь, дитятко! Откуда мне знать?

На обочине дороги собака делает caca

[131].

– Не смотрите! – вопит Бабуля. – А не то у тебя на глазах вскочит ячмень!

Мы минуем города с большими выбоинами на улицах и полудикими свиньями и зеленые-презеленые горы, при виде которых хочется плакать. Все пахнет серебром. Словно только что прошел дождь. Или словно дождь вот-вот начнется.

В Таско мы обедаем в открытом ресторанчике. Когда мы запихиваем в себя ложки с зеленым рисом, мимо проходит похоронная процессия.

Дорога до Акапулько подобна серпантину, и лучше смотреть туда, где ты только что был, чем туда, куда едешь. Горячий воздух пахнет рыбой. Антониету Арасели тошнит, и мы останавливаемся, чтобы она могла выпить теуаканской минеральной воды. Затем приходится сделать еще одну остановку, потому что детям, выдувшим слишком много бутылок «Лулу» и «Пато Паскуаля», необходимо пописать. Прежде чем мы добираемся до Акапулько нас рвет, и наша блевотина чем только не пахнет. Тамариндом, тутти-фрутти, лаймом, апельсином, клубникой.

18

La Casita de Catita[132]

Акапулько. Дом в форме лодки. Все здесь кучеряво, словно листья папоротника. Океан. Наши босоножки, сушащиеся на солнце. Краска на стенах дома в форме лодки.

Женщина Катита – уродливая близняшка сеньора Видаурри, но как сестра сеньора Видаурри может жить в проржавевшей лодке, пахнущей переспелыми манго и плесневелым жасмином? Лицо сеньора Видаурри не уродливо для мужчины, но как женское оно некрасиво. У сеньора Видаурри большое загорелое лицо, похожее на солнце на лотерейных билетах. La cobija de los pobres, el sol[133]. Катите приходится жить с этим позаимствованным у мужчины лицом. Мне страшно смотреть на нее и видеть сеньора Видаурри.

Только у этого сеньора Видаурри две седых косы по обе стороны большого загорелого лица. На этом сеньоре Видаурри фартук, примерно такой, что носят слуги по дому, клетчатый, чтобы на нем не было видно грязи. С вышитыми на карманах цветами – маргариткой, гвоздикой, розой.

Когда я впервые вижу Катиту, мне не хочется целовать ее, хотя Папа настаивает.

– Оставьте ее в покое, – говорит Катита. – Она стесняется.

Интересно, сеньору Видаурри тоже бывает страшно, когда он смотрит в лицо своей сестры и видит себя?

Дорожка к дому Катиты очень крутая. И потому наши ноги передвигаются так, будто мы спешим, мы переваливаемся с ноги на ногу, словно марионетки. На нас некрасивые резиновые босоножки, которые Папа купил нам в первый день, и глупые соломенные шляпы. Когда я снимаю свою, Ужасная Бабуля громко вскрикивает:

– !Necia![134] Надень ее обратно, или я сама ее тебе надену!