Карамело

– Поезжай, поезжай! – приказывает Бабуля, потому что на обочине собирается небольшая толпа людей, получающих наслаждение от вида нашего горя. Папа жмет на педаль, но это дело безнадежное.

– Выпусти меня. Выпусти меня из машины, или я выпрыгну из нее, клянусь! – вскрикивает Мама. Она открывает на ходу дверцу и вынуждает Папу снова остановиться. Прежде чем кто-либо успевает сообразить, что происходит, Мама выпрыгивает наружу, словно loca, бросается наперерез машинам и устремляется к замызганной площади рядом. Но куда она может пойти? У нее нет ни гроша. Все, что у нее есть, так это муж и дети, а теперь даже мы ей не нужны.

Папа резко тормозит, и мы вываливаемся из машины.

– Зойла! – кричит Папа, но Мама бежит так, словно за ней гонится сам дьявол.

В этот час все в Мехико с наступлением темноты выходят на улицы, и вечерний воздух полон ароматов готовящейся на ужин еды. Мужчины, женщины, дети. Площадь бурлит людьми, запахами жареной кукурузы, сточной воды, цветов, гниющих фруктов, попкорна, бензина, рыбного супа, сладкого талька, жареного мяса и лошадиного навоза. Из репродукторов на другой ее стороне несется хриплое звучание оркестровой версии Maria bonita. Уличные фонари загораются как раз в тот момент, когда Мама налетает на торговца, спрыскивающего соком лайма и посыпающего молотым чили большой кусок свинины размером почти со шляпу от солнца, чуть не выбивая его у него из рук:

¡Ey, cuidado![153]

Она, спотыкаясь, бежит мимо мальчиков-чистильщиков обуви, продирается сквозь скопление молодых людей, тощих и темных, как полоски вяленого мяса, лениво слоняющихся у газетных киосков.

– Chulita[154], ты не меня, случайно, ищешь?

Она устремляется за печальные повозки с печальными лошадьми и печальными возницами.

– Куда отвезти вас, мэм, куда?

Мама продолжает истерично бежать.

Дети с ожерельями из ракушек виснут у нее на руках:

– Seño, seño.

 – Мама их не видит.

Она огибает праздные автобусы, застывшие посреди улицы, затем стрелой мчится к ближайшей скамейке, и мы находим ее там, слегка успокоившуюся, рядом с невинным ребенком – маленькой девочкой с темным квадратным лицом и косами, лежащими на голове как корона.

Рафа и Ито подбегают к Маме первыми, но они остерегаются подойти к ней. Мама игнорирует всё и вся и оживает только при появлении Папы.

– Зойла! – говорит запыхавшийся Папа. – Бога ради! Вернись в машину!

– Я никогда никуда больше с тобой не пойду, ты отвратительный лжец! Никогда! За кого ты меня держишь?

– Зойла, пожалуйста. Не устраивай сцены. No seas eacandolasa. Имей достоинство…

– Lárgate. Проваливай. Предупреждаю: не смей подходить ко мне!

Папа хватает Маму за руку и пытается заставить подняться, чтобы просто показать, кто здесь главный, но Мама резко высвобождает руку. Девочка, сидящая рядом с Мамой, бросает на Папу злобные взгляды.

– ¡No me toques! – говорит Мама. – Suétame. ¡Animal bruto![155] – кричит она что есть сил.

Мама выкрикивает слова на двух языках, словно пускает стрелы, и они с удивительной точностью попадают в цель. Из окон третьеразрядной гостиницы высовываются полуобнаженные постояльцы, люди, пьющие фруктовые напитки у ларька, поворачиваются на барных стульях, водители такси покидают свои машины, официанты забывают взять чаевые. Торговец кукурузой, не обращая внимания на покупателей, ищет местечко, откуда бы можно получше насладиться неожиданным зрелищем, создается впечатление, что все мы – участники финальной сцены в любимой ими telenovela. Торговцы, жители города, туристы, абсолютно все собираются вокруг нас, желая рассмотреть, кого это Мама обзывает большой caca, козлом, скотиной, толстой задницей, бесстыжим, обманщиком, извергом, варваром, un gran puto[156].

Заслышав столь грязные ругательства, Бабуля велит Тетушке отвести девочек в машину. Тетушка сгребает меня в охапку, но теперь толпа напирает на нас сзади, и ей приходится снова поставить меня на ноги.

– Зойла, просто вернись в машину. Посмотри, что ты натворила. Здесь не место обсуждать семейные дела. Давай вернемся домой и поговорим спокойно, как порядочные люди.

– Ха! Ты, должно быть, свихнулся. Никуда я с тобой не поеду. Забудь!

– Что такое ты говоришь?

– Ты меня слышал. Забудь! Между нами все кончено. Кончено. Finito. Se acabó. Понятно? – И она высовывает язык и издает неприличный звук.

Папа стоит униженный, онемевший. Братья кажутся испуганными. Толпа вокруг нервно топчется, словно зрители, наблюдающие за актером, мучительно вспоминающим свои реплики. Папе нужно что-то сказать, но что именно?

– Хорошо. Хорошо! Если ты этого хочешь, ты это получишь. Хочешь разбить нашу семью, так давай, действуй. Лалита, с кем ты хочешь остаться, с Мамой или со мной?

Я открываю рот. Но вместо слов из меня вырываются судорожные рыдания вместе с брызгами слюны. Рафа внезапно вспоминает, что он старший, и пропихивается ко мне, берет на руки, обнимает.