Карамзин

Екатерина Петровна, рассказывает Карамзин, безусловно, основываясь на семейных воспоминаниях, «несмотря на молодые лета свои, имела удивительную склонность к меланхолии, так что целые дни могла просиживать в глубокой задумчивости; когда же говорила, то говорила умно, складно и даже с разительным красноречием; а когда взглядывала на человека, то всякому хотелось остановить на себе глаза ее: так они были приветливы и милы!..». Причиной ее меланхолии была пережитая душевная трагедия, которая осталась тайною для мужа: она была влюблена, но тот, кого она любила, не отвечал ей взаимностью, и она, глубоко затаив печаль, вышла замуж за соседа — отставного капитана, «непорочная душой и телом», и искренне полюбила супруга, «во-первых, за его добродушие, а во-вторых, и потому, что сердце ее никем другим не было… уже занято».

Екатерина Петровна умерла, когда Николаю Михайловичу было около трех лет. Он очень остро ощущал свое сиротство и, став взрослее, создал свой, идеальный, образ матери. В «Послании к женщинам» (1793) он писал:

Ах, я не знал тебя!.. ты, дав мне жизнь, сокрылась!            Среди весенних ясных днейВ жилище мрака преселилась!

            Я в первый жизни час наказан был судьбой!            Не мог тебя ласкать, ласкаем быть тобой!                           Другие на коленях            Любезных матерей в веселии цвели,                           А я в печальных тенях            Рекою слезы лил на мох сырой земли,

                           На мох твоей могилы!            Но образ твой священный, милый            В груди моей напечатлен            И с чувством в ней соединен!            Твой тихий нрав остался мне в наследство.

                           Твой дух всегда со мной.                           Невидимой рукой            Хранила ты мое неопытное детство;            Ты в летах юноши меня к добру влекла            И совестью моей в час слабостей была.            Я часто тень твою с любовью обнимаю

                           И в вечности тебя узнаю!..

Унаследованной от матери считал он природную черту своего характера: склонность к меланхолии, наложившую такую сильную печать на его творчество. В «Рыцаре нашего времени» он говорит о Леоне: «Сверх того, он любил грустить, не зная о чем. Бедный… Ранняя склонность к меланхолии не есть ли предчувствие житейских горестей?.. Голубые глаза Леоновы сияли сквозь какой-то флёр, прозрачную завесу чувствительности. Печальное сиротство еще усилило это природное расположение к грусти. Ах! самый лучший родитель никогда не может заменить матери, нежнейшего существа на земном шаре! Одна женская любовь, всегда внимательная и ласковая, удовлетворяет сердцу во всех отношениях!..»

Рассказывая о смерти матери Леона, он пишет: «Герой наш был тогда семи лет», хотя сам он осиротел трех лет. События смещены во времени, видимо, сознательно, ради большей стройности рассказа и еще потому, что именно с этих лет Карамзин начинает помнить себя; скорее всего, к этому времени, к 1773 году, относится «темное» воспоминание об отъезде из Михайловки «в начале зимы».

Тот отъезд действительно мог быть памятен. Осенью 1773 года к их уезду подошли отряды пугачевцев. 26 сентября священник села Ляховки, что неподалеку от Михайловки, гостил в Илецкой крепости у тамошнего священника. Сидел он у него в доме и вдруг услышал на улице громкий крик: «Эй, люди, радуйтесь и веселитесь!» Священник выглянул в окно и увидел казака. Казак, по имени Василий Новоженов, проехал в свой дом. За ним пошли местные жители — узнать, что значит его объявление, пошли и священники. Войдя в избу, как полагается, перекрестились на иконы. И тут Василий Новоженов напустился на них, зачем они крестятся троеперстным сложением, мол, государь Петр Федорович крестится двумя перстами. И далее казак рассказал, что Петр Федорович с войском находится в Озерной крепости и идет сюда, а что он Петру Федоровичу присягал и руку целовал. Потом, усмехнувшись, добавил, глядя на священника: «В Озерной попа повесили, и с вами то же будет…»

Ляховский священник в страхе помчался домой и о том, что слышал, сказал ближайшим помещикам — майору Александру Кудрявцеву (крестному Карамзина), капитану Михайле Карамзину и прапорщику Даниле Куроедову, и они в тот же день уехали из своих деревень.

Отряд казаков-пугачевцев с калмыком-проводником нагрянул в Михайловку три недели спустя, в середине октября. Спросили у крестьян, дома ли их помещик, и, получив отрицательный ответ, разграбили господский двор и, уезжая, наказали крестьянам, чтобы они не слушались помещика. Так же были разграблены господские дома в окрестных деревнях.