Кардинал Ришелье и становление Франции

И Мария Медичи, и Гастон посылали угрожающие письма палачам Марийака, пытаясь запугать тех, кто собирался осуществить казнь Монморанси, которая все же состоялась во дворе тулузского Отель-де-Билль 30 октября 1632 г. Была использована примитивная модель гильотины. В качестве последней привилегии Людовик дал согласие на то, чтобы палач не прикасался к нему и не связывал его, и по просьбе Монморанси казнь была перенесена с пяти часов на три — час смерти Иисуса. Он благоговейно подготовился к смерти и накануне вечера казни мирно проспал шесть часов. Среди вещей, которые ему позволили включить в завещание, была картина, оставленная им Ришелье, — «Смерть Святого Себастьяна», ныне находящаяся в Лувре.[172]

В 1643 г. на своем смертном одре Людовик XIII говорил, что отказ в помиловании Монморанси был поступком, о котором он больше всего сожалеет. Ришелье, казалось, был склонен проявить снисхождение, но его «Мемуары», а также другие источники ясно свидетельствуют о том, что Монморанси, как и Марийак, по инициативе Ришелье обречены были стать всеобщим примером того, что интересы государства, знаменитый

raison d’etat

превыше интересов индивидуума. Высшие офицеры, участвовавшие в успешной кампании против Гастона и Монморанси, получили повышение, а Шомбер был назначен губернатором Лангедока. После казни двор совершил триумфальное путешествие по Южной Франции, в ходе которого стало известно, что в ноябре Гастон снова совершил побег. Он стремился присоединиться к своей матери в Брюсселе, поскольку решил, что казнь Монморанси снимает обязательства, которые налагало на него соглашение, заключенное в Безье. Его резкое письмо королю от 12 ноября было немедленно напечатано и стало достоянием общественности.

Присутствие на территории, контролируемой испанцами, наследника французского престола было серьезным ударом по Франции. Его недавний мятеж опирался на испанские войска, выполнявшие приказы Оливареса. Хотя и не испытывавшая особой приязни к Гастону, пожилая правительница Испанских Нидерландов, инфанта Изабелла, дочь Филиппа II Испанского и внучка Генриха II Французского, была вынуждена оказать ему поддержку, и он фактически жил за ее счет в апартаментах ее недавно умершего мужа. Оливарес предоставил ей большую сумму, для того чтобы собрать в Эльзасе войско для восстания Гастона. Война между Испанией и Францией казалась весьма вероятной еще накануне мятежа Гастона, а его новое появление в Брюсселе не только оказало воздействие на внешнюю политику Ришелье, но также указало на необходимость ужесточения административного контроля внутри самой Франции. Гастон все еще способен был расколоть страну.

После казни Монморанси в ноябре 1632 г. Ришелье, находившийся в Бордо, серьезно заболел. Одной из причин его недомогания, несомненно, стало нервное истощение, связанное с последними событиями. В период между приступами лихорадки 1621 и 1628 гг. его здоровье стабилизировалось, но они повторились снова в 1629 и 1630 гг., когда задержали его в Сен-Жан-де-Морьен,[173] а теперь ревматические боли приняли хронический характер, и он страдал от представляющей угрозу для жизни задержки мочеиспускания, по-видимому бывшей следствием анального абсцесса, настолько болезненного, что он не мог спать в течение шести суток и вынужден был задержаться в Сожоне близ Санте. Передвигаться Ришелье мог только на носилках. Снова путешествовать после болезни 1632 г. он смог только в январе 1633 г., когда вернулся в Париж через Бруаж и Ла-Рошель: в каждом из этих городов он должен был теперь иметь личного управляющего для сбора и реинвестирования доходов, получаемых от его морских привилегий. В Кадиллаке Ришелье остановился у теперь уже престарелого д’Эпернона; он пробыл там достаточно короткое время, чтобы не рисковать, принимая пищу. Он уехал оттуда очень рано, съев только миску супа, «который не происходил из кухни д’Эпернона». Д’Эпернон среди прочих навещал Ришелье на одре болезни в Бордо, и Ришелье боялся, что он или еще кто-либо из окружения королевы-матери захватят его в плен и похитят. Шатонеф, теперь любовник мадам де Шеврез, вновь ставшей камеристкой королевы, не скрывал своей надежды, которой поделился с ней и Анной Австрийской, на то, что Ришелье не поправится. Говорят, он танцевал от радости в комнате, соседней с той, где лежал с обострением болезни Ришелье, принимал предназначавшиеся кардиналу почести в городах, расположенных на дороге между Бордо и Парижем, и в целом вел себя так, словно он уже стал преемником первого министра, о котором в шифрованных письмах к мадам де Шеврез отзывался с презрением. Когда король услышал об этом, он выразил в своем письме к Ришелье от 4 февраля 1633 г. глубокое возмущение. Кардиналу было известно и о плохо скрываемой враждебности по отношению к нему, и о реальной опасности для его жизни, которую она за собой влекла.