«Карьера» Русанова. Суть дела

Он глянул на часы. День пролетел. Коэффициент полезного действия, как у допотопного паровоза — весь в пар ушел, в разговоры, в телефонные звонки, в ожидание, когда же наконец закончится служба и начнется работа.

Вездеход стоял у проходной. Возле него вертелись мальчишки, да и взрослые останавливались. Серьезная машина. Спроси у Гусева — на кой черт ему сдался мотороллер на гусеничном ходу, да еще с коляской, он бы вряд ли ответил вразумительно: сделал и сделал, интересно было… Можно, конечно, приспособить для охотников и пастухов, но внимания никто не обратил, а навязываться — себе дороже. Кому приспичит, пусть бьется. А свой вездеход он обкатает и подарит Коле Сарафанову — есть у него знакомый охотник на Дальнем озере, то-то радости будет.

Вспомнилось, как недавно вручил Липягину коляску. Тот, кажется, глазам не поверил. Послушайте, говорит, это что же такое? Неужели сами придумали и сделали? Пять институтов четверть века ничего путного сообразить не могут, а тут — царский выезд!

Коляска получилась добротная, что и говорить. Решение пришло само собой — словно бы соединились воедино, дождавшись своего часа, давние замыслы и заготовки. В перспективе, кроме того, уже вырисовывалось кресло, которое могло поднимать человека по лестнице, но Липягину оно не нужно, у него этажей нет.

«Мне теперь хорошо, — сказал Липягин, ловко управляясь с коляской, а многим другим — по-прежнему плохо». И посмотрел вопросительно — так, по крайней мере, Гусеву показалось. А что Гусев? Он не завод, не мастерская, у него руки коротки…

Он завел мотороллер и поехал к Горанину. Неподалеку от промкомбината отчаянно жужжал застрявший в кювете «газик». Снег только что выпал, землю расквасило, вот он и въехал по самый радиатор. Вертелись колеса, разбрызгивая грязь, но машина только глубже зарывалась в снежную кашу.

Гусев остановился.

— Помочь? — спросил он высунувшегося из кабины шофера.

— Сделай милость, — отозвался тот, но, глянув на странный экипаж Гусева, чертыхнулся.

— Напрасно пренебрегаешь, — сказал Гусев, заранее представляя себе, как это будет выглядеть: он любил не то чтобы похвастать, скорее поразить, особенно вот таких недоверчивых. — Ну-ка, давай цепляйся, все равно у тебя выхода нет.

Может потому, что довод был действительно веским, шофер, ни слова не говоря, завел буксир и протянул другой конец Гусеву: за что его цеплять на этом экипаже, он понятия не имел.

Гусев сел на вездеход, включил оба моста и без видимых усилий, разве что чуть скрипнув рамой, вытащил машину.

— Чтоб ты околел! — растерянно сказал шофер. — Трактор у тебя, что ли, внутри запрятан?

— Конек-Горбунок у меня внутри. Нравится? Мне тоже… Ну, бывай!

Гусев уехал.

— Что за тягач такой? — в свою очередь поинтересовался сидевший в «газике» пассажир.

— Черт его знает, — пробурчал шофер, почувствовав, должно быть, укол самолюбия. — Гибрид какой-то. Делать людям нечего!..

3

Старшая операционная сестра Наталья Васильевна Гусева аккуратно повесила на плечики халат, надела пушистую мохеровую кофточку, повязала косынку, поправила волосы. Зеркало было мутным, в пятнах, но разглядеть все-таки можно: высокий лоб, серьезные серые глаза, мягкая улыбка — если, конечно, постараться; вьющиеся волосы — без всяких бигуди и перманентов, минимум косметики. Самый минимум. Недавно, соблазнившись, она решила подкрасить веки, так племянница чуть не зарычала от негодования: «Манекенщицы и те не позволяют себе такой вульгарной безвкусицы!» Выражений девочка не выбирает… Ну что ж, можно идти потихоньку, торопиться некуда, еще полчаса…

Она вышла на улицу, в холодный осенний вечер. Улица, пересекая город, уходила в тайгу, и там, на перевале, в кромешной тьме были видны мерцающие огни возвращавшихся с трассы машин.

Она часто бывала на рудниках, и каждый раз, когда их больничный автобус после трудной дороги поднимался на перевал, откуда можно было окинуть взглядом весь их маленький, прилепившийся к реке город, ей становилось тепло и спокойно, словно она возвращается бог знает из какого далека, и потому, наблюдая вереницу устало мигающих фар, она всякий раз желала им поскорее добраться до дому.

Сейчас она даже не подняла головы.

Она старалась думать о только что закончившейся операции — очень сложной, можно сказать — уникальной, но думала, как ни сопротивлялась, о другом. Ждет или не ждет? С цветами или без цветов? Володя бы ахнул: что делается, рушатся устои, его сестра, хранительница очага, топает по морозу в туфельках, ноги у нее мерзнут, нос мерзнет, в голове всякие мысли… Старая дева спешит на свидание! Ни стыда, ни совести. Чужой человек приглашает в Дом культуры, в зимний сад, в буфет, — она идет. Как школьница.