Карл Либкнехт

— Знаете ли вы кого-нибудь из русского консульства, кто выполняет полицейскую службу?

На этот раз вмешивается судья — вопрос адвоката отводится.

На свидетельском месте полицейский комиссар Вольфром.

— Известно ли вам, — спрашивает Либкнехт, — что изложение содержания русской революционной литературы, полученное вами от русского консульства, в прессе и рейхстаге квалифицировалось как сознательная ложь?

Полицейский комиссар как-никак человек грамотный, газеты он читает, и притворяться неосведомленным у него нет никакой возможности.

Спасает судья — он снова отводит вопрос адвоката.

Члены суда в замешательстве. Судья все чаще отводит вопросы Либкнехта.

Впрочем, каверзный вопрос, о содержании «арестованных» брошюр, не остается без ответа; отвечает прокурор Шютце: русский консул Выводцев переводил тексты в спешке, ошибки в переводе брошюр, разумеется, возможны.

В зале иронический смех, возгласы возмущения. А вот и сам Выводцев занял свидетельское место. — Где находится абзац, — спрашивает Либкнехт, — в котором говорится: «Ничто не может избавить трон Николая Второго от той судьбы, которая постигла Александра Второго; кровавое дело должно свершиться, и ничто не спасет царя от ярости народа»? Так, кажется, сказано в вашем переводе?

Выводцев лихорадочно листает одну из брошюр. Цитируемое место он найти не может. Такого текста в русской брошюре нет.

Либкнехт просит найти вторую цитату, третью, десятую. Выводцев ни одной не находит. Публика откровенно издевается над свидетелем.

Обстановка в суде накаляется. Судья объявляет перерыв.

А на пятый день защита выпустила первую «колючку»: она заявила, что представленный царским посольством в Берлине перевод русского уголовного уложения тоже не соответствует оригиналу. Либкнехт потребовал экспертизы. Экспертиза установила, что договора о взаимной защите интересов между Германией и Россией не существует. Либкнехт назвал вещи своими именами: русские и прусские власти совершили подлог; посол в Берлине Остен-Сакен и консул в Кенигсберге Выводцев сознательно извратили в переводе законы. Либкнехт предложил читать вслух конфискованную литературу, дабы установить ее точное содержание, поскольку к переводам теперь ни у кого нет доверия.

Семь дней шло чтение революционной литературы. На семь дней зал старинного королевского суда в Кенигсберге превратился в трибуну революционной пропаганды.

На одиннадцатый день процесса Либкнехт выступил с защитительной речью. А точнее — с обвинительной:

— …История России в большей мере, чем какой-либо другой страны, написана кровью, которую пролил не народ, а правящие сословия, боровшиеся между собой, и той кровью, которой обагрены руки правительства, кровью крестьян, сектантов, еврейского населения и кровью солдат и офицеров!.. Господин прокурор спрашивает: что может быть позорней, чем эти лежащие перед ним листовки? Я знаю нечто действительно позорное: это положение в России,

о котором говорят эти листовки!..

Со страстной силой обличителя говорил Либкнехт. Публика слушала в полном молчании. Невольно заслушались и судьи. И когда Либкнехт процитировал посвященное Вере Засулич[2] стихотворение в прозе Тургенева «Порог», не было больше человека ни в зале, ни на скамье подсудимых, ни среди свидетелей, ни среди судей, кто не понял бы, что суд против революционеров силой страстного слова Карла Либкнехта превращен в трибунал против реакции. И русской и немецкой.

— Сибирь и Шлиссельбург — таковы две эмблемы российского правления. Без Сибири и Шлиссельбурга нет царизма. Там погибает цвет русской молодежи… Даже если бы обвиняемые сделали все то, что им приписывает обвинение, то они совершили бы прогрессивное дело, и через несколько десятилетий, когда в России произойдут перемены, подвиги этих людей ознаменуют славную для Германии страницу в мировой истории…

Кенигсбергский процесс с треском провалился. И прав был Либкнехт, когда сказал в своей речи, что нигде еще русскому правительству не были нанесены на глазах у всего мира такие сокрушительные удары, как в зале кенигсбергского суда.

В течение двух недель вся Германия жила процессом, происходившим в Кенигсберге. Немецкие газеты на сей раз были на редкость единодушны, даже орган национал-либеральной партии «Кельнише цейтунг» с досадой констатировала, что прусский министр юстиции, затеяв кенигсбергский процесс, достиг результатов, совершенно противоположных тем, На которые он рассчитывал. Даже убежденный монархист профессор Дельбрук вынужден был признать, что моральное поражение, понесенное правительством, прямо-таки оглушительно.

Бебель громогласно назвал в рейхстаге кенигсбергский суд «неслыханным позором, величайшим юридическим и моральным провалом правительства».