Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Гегель предложил понятие Духа — как некой силы, объединяющей группы людей в определенных исторических обстоятельствах, а также альтернативное понятие отчуждения — когда человек не в силах осознать себя частью большого мира, а свой вклад в его развитие не считает продуктивным.

Философия Гегеля доминировала в эпоху немецкого романтизма и спровоцировала появление многочисленных философов-«гегельянцев», которые обсуждали теорию Гегеля до тех пор, пока не смогли предложить в ответ свои собственные (что сам Гегель и предвидел). Легко увидеть, как идеи Гегеля захватывали целое поколение молодых умов, учившихся в Берлине — не случайно именно там и возникло течение «гегельянцев».

Они были свидетелями того, как проанонсированные реформы сошли на нет, не успев свершиться, и как на смену им пришел застой в обществе. Однако за пределами родной страны эти люди могли видеть пример Англии, Франции и Бельгии, где гораздо более бурно развивались наука, искусство и экономика, где шли политические преобразования — все потому, что правители этих стран не побоялись дать своему народу право высказываться, писать и даже, в некоторых случаях, голосовать на выборах.

Они увидели, как сталь превращается в рельсы, по которым в глубь девственных земель бегут поезда — с немыслимой для того времени скоростью 60 миль в час. Они услышали треск электрических разрядов первой батареи и узнали новый, казавшийся поистине волшебным способ связи — телеграф. Применяя теории Гегеля в этом новом, изменившемся мире, «младогегельянцы» увидели в понятии конфликта потенциал не только для перемен в материальном мире, но и для социальных революций {22}.

Гегель превратил Берлин в настоящий магнит для неугомонных натур не только со всей Германии, но и с Востока, в первую очередь — из России, чье население страдало под гнетом еще более репрессивной, практически феодальной системы. Когда Маркс, основательно подлечившись, вернулся из Штралау в Берлин, его романтическую тягу к уединению как ветром сдуло. Он примкнул к «младогегельянцам» в богемном Докторском клубе, где смог предаться двум самым любимым своим занятиям: философским дискуссиям и пьянству {23}.

Женни в Трире переживала столь же тяжелый период, что и Маркс в Берлине. Поскольку они договорились не переписываться, чтобы не раскрывать своих отношений перед родителями Женни, она сгорала от ревности, ничего не зная о Марксе. Вообразив, что он забыл о ней в Берлине, Женни всерьез заболела и даже впала в краткий летаргический сон; ее родители были уверены, что это вызвано физическим переутомлением, однако Генрих Маркс считал это следствием глубокой депрессии (Карл использовал известие о болезни Женни в качестве одного из объяснений и своего собственного нервного срыва). Генрих, служивший своеобразным передаточным звеном между влюбленными, был не менее измучен этой ситуацией. Он писал письмо за письмом, постоянно твердя о священном долге Карла перед Женни, о том, что только искренние и неустанные усилия Карла на поприще борьбы за счастье человечества помогут и самой «Женни вырасти в ее собственных глазах и глазах окружающих». Он описывал «бесценную жертву», которую Женни принесла, согласившись стать женой Карла, и добавлял: «Горе тебе, если хоть однажды ты позабудешь об этом!» {24}

Ответом Карла были те самые три сборника стихов, посвященных Женни, которые он послал ей через отца на Рождество 1836 года. Первые два сборника были озаглавлены «Книга Любви», третий — «Книга Песен». На титульном листе всех трех стояло посвящение: «Моей дорогой, навеки любимой Женни фон Вестфален» {25}.

25 лет спустя Женни Маркс, сохранившая эти три книги, улыбалась, читая пылкие строки, исполненные подростковой страсти, — но тогда, в декабре 1836 года, получив эти стихи в качестве первого письма от Маркса после долгих месяцев молчания, она плакала от восторга и боли. Сестра Карла Софи уверила брата в том, что Женни любит его, и рассказала, что она подготавливает родителей к известию о помолвке {26}.