Карл Маркс на нижнем складе

Ольга, принявшаяся было снова стирать, выпрямилась, смахнула с заголенных рук воображаемую мыльную пену. Некрасиво так шмыгнула носом.

— А тебе чего?

— Да ничего. Просто спрашиваю. Вижу, что ты живешь хорошо. Ни в чем себе не отказываешь, В Туапсе часто…

— Да, да, да! Часто! Трусы вот не успеваю стирать!..

— Отдай мне Алешку.

— Чего?.. Может, тебе сто рублей по почте перевести?

— Я серьезно. Отдай Алешку. Он у тебя без присмотра.

Ольга посмотрела на малыша. Вдруг кинулась к нему,

вытолкала в другую комнату, закрыла и заслонила собой дверь.

— Мотай отсюда! — вызверилась люто. — Пока я тебя, — она зашарила по кухне глазами, — не огрела…

На пороге возник Гугу. Задрав голову, он басовито протрубил: «Гу! Гу!» Ольга отскочила к плитке, схватила качалку. Гугу снова задрал морду и прогудел.

Петр встал, вытолкал пса на улицу и пошел, не оглядываясь. Закрывая калитку с улицы на щеколду, бросил незлобиво Ольге, выскочившей на крыльцо с качалкой:

— Паскуда ты! Пацан у тебя скоро завшивеет…

— Иди, иди!..

Петр уныло ковылял домой, бормотал себе под нос, зная, что Гугу плетется рядом:

— Вот!.. Попадется тебе такая баба, и превратится твоя жизнь в пытку. Нет. Она сначала была ничего. И за детишками хорошо ходила, и в доме было чисто. А потом… Ну словом, когда у нас не стало настроения друг к другу, — все перевернулось. Запомни, добрый мой пес, только любовь может поддерживать огонь в домашнем очаге. Как она кончилась, любовь, — беги…

И Лялька, и потом Гуля, прибежавшая с работы раньше времени, — леса нет, нечего делать! — обрадовались появлению большой и доброй овчарки. Контактный Гугу сразу нашел с ними «общий язык». Он подходил то к одной, то к другой, когда они подносили Петру кирпичи, а Петр клал в сауне печь с каменкой, — терся о ноги или садился и смотрел куда-то в сторону. Мол, с хорошими людьми приятно просто посидеть. Пусть молча, пусть как бы думая о другом, но побыть рядом — это уже хорошо!

Потом Гуля сварила ему пшеничную кашу, вырезав из куска припасенной говядины пару косточек. Остудила и положила ему кашу в глубокую чугунную сковородку. И стали всей семьей смотреть, как Гугу ест. Гугу ел неторопливо, аккуратно. Сначала съел кашу. Подобрал все до крошки. Потом лег на живот и принялся за косточки, придерживая их лапами. Зубы у него, видно, не ахти какие крепкие. От старости. Он делал перерывы, отдыхал. Отвернется и долго смотрит в сторону, облизывается, делает вид, что растягивает удовольствие, а у самого слюнки текут. Потом снова принимается за деликатес. Поел, пришел, ткнулся Гуле в колени. А потом они всей семьей, и Гугу туг же, сумерничали на крылечке, придумывали новую кличку ему. Он слушал, будто понимал, что речь о нем, поводил ушами, вдруг тоненько радостно скулил, а то срывался с места, совал морду в колени. И чего только не напридумывали: и Мухтар, и Джульбарс, и Казбек, и Герой, и даже Гурам.

— Что такое Гурам? — спросила Гуля.

— Это хороший грузин, угостил меня мандаринами.

— Да, а где твои мандарины? — спохватилась Гуля.

— Ольга отобрала.

— Это как?

— А так. Я зашел Алешку угостить. Она хвать, и хрум-хрум…

Это «хрум — хрум» позабавило Ляльку. Она долго звонко смеялась. Гугу даже не выдержал, подошел к ней, слегка потерся. Мол, разделяю твою веселость. Мол, это действительно смешно — «хрум — хрум».

Так и не придумали новую кличку псу. Легли спать. На душе у Петра было пакостно, и он долго и мучительно не мог заснуть. Ворочался, словно под ним была не мягкая пахучая, всегда свежая постель, а доска с гвоздями. Гуля положила на него руку: мол, чего ты? Успокойся, я здесь, рядом; я с тобой, я люблю; я тоже не сплю и не засну, пока ты не успокоишься. Потом шепнула:

— Я хочу тебя…

Петр повернулся к ней.

…И как всегда, на душе стало пусто и приятно легко. Мышцы, несмотря на бурное минутное включение, быстро расслабились. Что-то внутри отхлынуло раз и другой. И он провалился в глубокий радостный сон. Еще чувствуя эти внутренние отливы, как бы смывающие его в желан ные бездонные глубины сна, успел подумать: какая все же сила заключена в близости с ж^ншиной!.