Карл Маркс на нижнем складе

Из столовой выходили красные, потные. Кто дожевывал, кто в зубах ковырялся. Шли мимо, по своим цехам. Некоторые заворачивали в комнату — вагон. К Петру с ученым подошла краснощекая мастер с разделки. Румянец у нее какой-то коричневатый. Ученый догляделся.

— Что это у вас румянец такой?..

— Обморозила когда-то щеки.

— А — а-а!

— Можно вопрос? — женщина заслонилась рукой от яркого солнца, улыбнулась, обнаружив щербатые с гнильцой зубы.

— Вас как зовут? — склонился к ней ученый.

— Зоя Ветрова.

— Давайте ваш вопрос, Зоя Ветрова.

— Кое-кто из рабочих хочет послушать вас, можно?

— Конечно.

Из будки — вагона выглянул начальник, махнул рукой.

— Можно начинать!

Начал ученый с вопроса:

— Скажите мне, дорогие товарищи, вы любите свою работу?

— Черта лысого! — выкрикнула за всех женщина грубого вида.

— А вы побудьте на сквозняках! Летом еще ничего, а зимой?! Полазьте по этой грязюке!.. Вы видели, что творится у нас здесь? Уже половина лета прошла, а грязь от зимы еще не высохла. И вообще — здесь гиблое место.

— Ну уж и гиблое, — подал голос начальник. — Ты, Немоляева, пошла бы в лес, там поработала.

— Не пугайте меня. Работала! Знаю…

— Ну понеслась душа в рай, — крякнул у самой двери мужик в резиновых сапогах. Смял жесткими пальцами полупогасший окурок и поднял руку, словно школьник. — Можно сказать?.. Вот нащет работы. Работа чего? Работа как работа. А вот вы станки наши поглядите. Их еще в пятьдесят седьмом году поставили и до сих пор они крутятся. На них уже живого места нет! От заводских деталей только станина и осталась — остальное ручная работа. Сколько можно? Отсюда и любовь к работе…

Петр поднял было руку, прося слово. Но на него зашикали:

— Ты помолчи, Петр. Твое дело — досматривай себе.

— А мне можно вопрос? — тихо молвил ученый в наступившей тишине. — Вот вам… — кивнул он мужику в резиновых сапогах. — А почему до сих пор не поставили новое оборудование?

Мужик в резиновых сапогах аж поперхнулся — до того вопрос ученого выглядел наивно но его разумению.

— Нет, нет! Вы мне скажите, — напористо продолжал ученый. — Почему вы не заменяете старое оборудование на новое? Новые станки стоят у вас под дверью. Некоторые еще упакованные даже, а некоторые уже раскурочены.

— Так хы! — рабочий в резиновых сапогах Как-то смешался, погас. Достал из кармана пачку «Примы» и неуклюже стал выковыривать из нее сигарету. — Так это же какие станки!

— Какие?

— Им же цена каждому тридцать тыщ!

— Ну и…

— И на ём программное устройство. Это ж подохнуть можно, пока его освоишь!

— А вы хотели бы ДИП — «догнать и перегнать». На них не догонишь уже и не перегонишь.

— Это же переучиваться надо!.. — не сбавлял тон рабочий.

— Конечно.

— А на хрена мне переучиваться, когда до пенсии три года осталось?

— А хотя бы для того, чтоб опыт передать сынам, внукам, которые вам на смену придут. А как же? Как жить-то дальше будем?

— Вам хорошо говорить. Вы там в городе, в чистеньком… А здесь… В магазин зайдешь — ни черта нет.

— Как работаем, так и живем…

Рабочий в резиновых сапогах круто развернулся и вывалился за дверь.

— Пошел ты!..

За ним потянулся еще кое-кто. Но больше осталось.

— Ну вот, — сказал ученый, — а теперь о том, с чем мы приехали сюда к вам.

И он смело, местами даже слишком смело, как показалось Петру, охарактеризовал обстановку в стране. Поделился своими соображениями, почему не складываются в стране дела и что, по его мнению, надо сделать, чтобы выправить положение. Все очень просто — мы разучились работать, разучились быть рачительными хозяевами. А почему? Потому что весь смысл труда сводится к зарплате. Сколько кому выведут зарплаты. Не сколько человек заработает, а сколько выведут. И люди перестали думать о том, что он сделал за смену, а стали думать о том, как «выбить» зарплату. Потерян смысл труда. Отсюда все беды. Он даже прошелся язвительно по известному каждому школьнику принципу: «От каждого по способности — каждому по труду». У кого одни только способности. А у кого труд? Ему платят за способность горлом брать, а трудиться кто будет?..

Взял слово пилорамщик. Щуплый узколицый человек. В небритой бороде его, на вид седой, намертво застряла мелкая опилочная пыль. Он рассудительно, толково и, как показалось Петру, очень убедительно разъяснил ученому, что на такой пилораме, как у него, дальше жить и работать никак нельзя.

— …Нам установлена норма, как будто пилорама новая. А ее уже трижды надо списать. Значит что? Значит, нашим нормировщикам надо подумать, как установить справедливую норму. Провести, может, хронометраж. Ведь от производительности пилорамы нам план устанавливают на месяц, квартал и год. План нереальный. Мы его не выполняем из месяца в месяц. Нас лишают премиальных. Вот вам и вся любовь…