Карма

На самом деле я не каждый день шла прямо домой. Я занималась в хоре. Выпускала школьную газету. А иногда я притворялась, что меня дома нет. Тихонько пробиралась на площадку второго этажа, садилась на корточки за дверью и слушала, как грустные пальцы бегают по грустным клавишам. Когда она думала, что никто не слышит, она играла по-другому. Еще пронзительнее.

Если мата меня замечала, она приходила в волнение, даже начинала сердиться. Я тебя ждала, – говорила она. – Беспокоилась, что тебя все нет и нет. Мы обе понимали, что это неправда. У нее не было ни чувства времени, ни чувства материнства. А в последние годы она еще и перестала отдавать себе отчет, какое время года на дворе. Я не раз заставала ее зимой у широко распахнутого окна. Она играла на пианино, а снег тем временем белым мехом ложился на подоконник.

Мы обе делали вид, что она по-настоящему сердится. Я целовала ей руки и просила прощения. Она трепала меня по щеке, как треплют, лаская, собак.

Но в тот день я замешкалась на обочине шоссе, где ссадил меня школьный автобус. Я решала: пойти ли напрямик через поле или сделать крюк по дороге. Осенью ходить по полям было неприятно: одни покрывала обугленная после осеннего пала стерня, на других подсолнухи стояли со склоненными головами, как сдавшаяся в плен армия. Но в тот день ветер напевал для меня Бетховена – мелодию одиночества и отчаяния. Хотя я тогда еще не успела испытать настоящего отчаяния. Но что такое одиночество, я знала хорошо. Пересохшей рекой оно пробивало себе путь у меня под кожей и дальше, сквозь почерневшую землю. И тут я свернула к дому Хелен. Это был скорее порыв, а не сознательное решение. Мне захотелось узнать правду.

Подслушано в сарае у Хелен

– Она тебе нравится?

– Да не очень. А она знает, что ты его взяла?

– Она разрешила, если захочу поносить.

– Мне казалось, вы с ней не разговариваете.

– Она мне его еще раньше дала. Настоящий шелк, между прочим.

– Ты уверена, что правильно эту штуку надела?

– Да, я умею. Только не очень помню, как здесь надо. С этими сборками спереди.

– На ней оно по-другому выглядит. Наверно, у тебя волосы слишком короткие. Или слишком светлые. И украшений правильных нет. Где, например, сексуальное кольцо в нос?

– Ладно, Майкл. Может, хватит сравнивать? По-моему, на мне оно смотрится отлично. Особенно когда я танцую.

– Ага. Но, если честно, Хелен, мне кажется, под него не положено столько всего надевать.

– Вообще, да. Только нижнюю юбку, и всё.

– А я думал, его совсем без всего носят.

– На голое тело? А что, можно попробовать. Закрой глаза.

Дверь

В школе нас учили: если вам кажется, что снаружи горит, первым делом пощупайте дверь. Если она горячая, не открывайте. Высуньтесь из окна и зовите на помощь.

Учебная пожарная тревога месяц назад. Мы высыпали на школьный двор без курток. Холодно, идет мелкий колкий снег.

Построились! – кричит раскрасневшийся учитель. – Девятый класс, соблюдайте дисциплину!

Холодновато для дисциплины, – громко отвечает ему Майкл. Он идет вдоль шеренги школьников, скачущих, чтобы согреться, и чуть не тычет пальцем девочкам в грудь. – Тебе холодно. Тебе холодно. А тебе нет. Ой, а ты прямо совсем замерзла, Елена Эльсинорская.

(Что? Откуда Майкл знает ее тайное имя?)

И Джива, по-моему, тоже замерзла, – говорит он. – Красота.

Хелен хихикает. Я скрещиваю руки на груди, и тут до меня доходит. У Майкла с Хелен что-то есть.

Милая Майя, ты не виновата. Ни в чем. И я не виновата. И Хелен. Помни об этом. Наша жизнь принадлежит только нам самим.

Волны

Выходите! Немедленно!

Меня будят крики из коридора.

Живее!

В дверь барабанят. Быстро! Выходите все!

Я дотрагиваюсь до двери. Она холодная, в воздухе отчетливо пахнет гарью. Откидываю занавеску. Снаружи в окно бьются клубы дыма.